Первый ноябрьский снег. Про него все забудут и через месяц у нас будет волна публикаций «Первый декабрьский снежок». С первыми декабрьскими снежинками на вязаных варежках, обнимающих кружки горячего какао. А пока ноябрьский снег смешивается на земле с реагентом, превращаясь в грязь, разъедающую кожу ботинок.

«Доброе утро!»

Утро добрым не бывает.

«Прикинь у нас на работе меняют местами администраторов и операторов»,

чтобы вы перестали грызть друг другу глотки?

«чтобы мы лучше понимали друг друга».

Если меня на работе поменяют местами с верстальщиком… А ничего не изменится, и я так кроме корректуры занимаюсь и вёрсткой. И отвечаю на звонки, и заказываю расходники для ризографов. И чищу эти чёртовы ризографы, как будто мне заняться больше нечем, как будто единственное, чего я хочу, это уделать рубашку в неотстирывающейся соевой краске.

«Хочешь выпороть меня?»

А в принципе все не так уж и плохо. Я чувствую себя нужным, где-то даже полезным.

«И я тебя хочу».

Это она сейчас про что? У нас больше нет табу на секс или я не только на работе теперь должен подставлять спину под удары?

Отодвигаю рукой закрывающие дверной проем полосы из прозрачного пластика. Защищают от пыли, прохожих, клиентов, от всего, кроме холода. Длинные бетонные кишки коридоров, ведущие вниз, угрюмые сотрудники городской «Типографии №1», бредущие вверх. Рабочее место корректора, сегодняшнее отличается от вчерашнего чьей-то грязной кружкой и стопкой заказов на вёрстку. На столе нет только книги, которую я вчера вычитал, которая единственная должна тут быть.

— Книга…

— Календарь. Коррекция твоя не нужна, уже тираж отпечатали. Ты бы еще после обеда пришел.

— У тебя два июня в году.

Ненавидящий взгляд. Как говорил булычёвский Громозека, «Все со мной спорят. Меня никто не любит». Так и корректор – необходимое зло. Со мной приходиться мириться, я же видимо по своей воле прихожу со всеми ругаться. Вот бы еще рыбу разогреть в микроволновке, это станет последней каплей и многоуважаемого господина корректора поднимут на вилах. И вынесут меня наверх, прямо в холодную осень с незапоминающимся первым снегом.

— Что это у тебя на обед?

— Холодная сайра с рисом…

— Фу. Жениться бы тебе. Вот я когда замуж вышла, мой никогда больше… — Вместо вил меня уносит вверх восходящий воздушный поток бытового счастья нашей бухгалтерши.

«Я тоже сегодня как обычно, давай к тебе подъеду».

Ну конечно ко мне. Не к тебе же в общежитие, соседей пугать твоими криками.

Спустя бесконечной рыбиной тянущийся рабочий день я стою на пороге своей маленькой гостинки, обнимая за плечи подругу-мазохистку.

— Проходи.

— Раздевайся, ложись, здравствуй? – Как-то особенно озорно сегодня кончики ее коротких светлых волос то касаются плеч, то наклоняются вперед, то откидываются назад. Как будто не могут определится, где им следует быть.

— У меня немного…

— Не прибрано? Все так говорят.

— И только я один не вру.

По пути в комнату она вытаскивает из кухонного пакета с пакетами пакет, и, не переставая болтать, собирает в него раскиданные банки из-под энергетиков. – Так что следующую неделю мне придется торчать в колл-центре, — вытряхивает в пакет ёжика-пепельницу. – И я подумала…

— Думать вредно.

— Может мы тоже могли бы поменяться местами, на один разок. – Абсолютно офигевший, потерявший дар речи я стою посреди комнаты. Это чудо в перьях выпускает пакет с мусором и встает передо мной на колени, ноги немного расставлены, руки за спиной.

— Поза правильная, но нужно просить голой.

— Ну пожалуйста… — снимает футболку, расстегивает джинсы. – Пожалуйста… Папочка?

Я полурыча вздыхаю и отворачиваюсь к компьютерному столу, нужно включить музыку. Какой-нибудь немецкий индастриал.

Wir sind brutal,

Мы безжалостны,

und doch charmant.

Но обаятельны.

— Кофе мне свари и можешь делать что хочешь. – Я не мазохист, но сильно у нее все равно не получится. Закуриваю. — Хуже мне уже не будет сегодня, а так хоть ты развлечёшься. Плюс с тебя то о чем я просил.

Herzlich willkommen im nichts.

Добро пожаловать в пустоту.

Поворачиваюсь и вижу почти голую девушку с горящими глазами, довольной мордашкой и серебряным скотчем в руках.

— Да, папочка, я буду послушной девочкой, — подходит ближе, соски стоят, внизу живота гладко.

Я выдыхаю сигаретный дым вверх, за что мне это, что я плохого кому сделал. – Ты почему в носках опять, отопление же дали.

— Это мое конституционное право.

— Это твое 50 ремня. Не надоело каждый раз за одно и то же получать?

Стягиваю свитер, бросаю его там же прямо на пол.

— Я же тебе говорила не раскидывать вещи, придется мне тебя наказать. – она сматывает мне запястья скотчем, ведет за руку к дивану. – Ложись на живот. Сколько тебе?

— 32 годика.

— Хватит прикалываться, сбиваешь настрой. Ударов сколько?

— Ударов чем, Великая Госпожа?

— Ой, так еще хуже, лучше прикалывайся. Смотри чего я сделала, из своего старого ремня, разрезала конец на две части и типа тоуз получился.

— Вот делать тебе нех… Ууу… «И» краткая. – первый удар. Тоуз, даже самопальный, явно увеличивает силу воздействия, и девушка справится.

— Шутки шутите?

— Можешь на «Вы» не обращаться, когда я связан.

— А как же этикетка?

— Этикетка на банане у тебя в… — еще удар.

— Кайф?

— Ррр… Голову очищает от ненужных мыслей. – мысль одна только осталась, что и чем я потом с ней сделаю за это приключение. – 400 капель… То есть раз, 400 раз.

— Да у меня рука отсохнет! Вообще я если честно уже немного устала, и как ты со мной справляешься. Но остановиться нереально, такой кайф, да и когда у меня еще будет шанс.

— Шанс отомстить? – да за что, я же всегда делал тебе больно с любовью, кто тебе потом слезы вытирал, обнимал и успокаивал, а? Кожа горит все сильнее, боль от каждого хлесткого удара ложится сверху на предыдущий, и так она не отпускает, пульсирует бесконечно крутящимся горящим колесом на моей спине.

Нож по скотчу, руки освободили, я сразу встаю. Разгоряченная девушка с испуганными глазами на пол-лица пятится назад. Ну я же просил 400, а тут 402.

— Ты. Мне. Должна. – голос немного охрип. Я бы сам себя боялся сейчас.

— На-колени-сука-сосать? – чувство юмора у нее сильнее инстинкта самосохранения.

— Я бы выразился романтичнее, что-нибудь про завтрак и кофе в постель. Но раз моя госпожа так хочет… — я кладу руку ей на растрепанную голову и давлю вниз.

***

Но тут сюжет повествования внезапно кончил свое развитие, оставив читателя в иллюзиях недоумения.

***

А надо было продолжить, описать, как конкретно она опускается коленями на протертый палас, весь в крошках, он одной рукой притягивает ее за волосы на макушке к себе, большой палец второй руки кладет на клык нижней челюсти и опускает ее вниз, открывая рот шире, чем нужно, и не давая его закрыть? Или что-то другое?)

***

Хрю. Прекрасно! Бесподобно жы. Ну вот можете же, когда хотите! И так и в дальнейшем развивать линию сюжетной перепитии до логического окончания феерического финала.

***

Это если дальше, когда он почувствует приближение разрядки и за волосы снимет ее со своего члена, толчками покрывая белой жидкостью ее залитую слюнями шею и подбородок, частично попадая во все еще открытый рот? Когда она, лишившись поддержки, по инерции отшатнется назад, больно шлепнувшись попой на палас, и последние капли упадут на крошки, впечатавшиеся в покрасневшие коленки?)