— Здравствуйте, сэр.

Кажется, стеклянные колбы за дверцами шкафов вдоль стен зазвенели переливчатым эхом.

Сэр стоял за длинным столом в другом конце комнаты. Работал. Сюртук аккуратно висит на спинке стула, рукава засучены, на лице маска. Она бы, конечно, уже давно маску сняла — неудобно, плевать на технику безопасности, и одежду побросала кое-как. Если бы им была. Как хорошо, что этому не бывать.

— Я занят, — перефразируя "ты мне мешаешь". — Подожди полчаса, а лучше до конца дня.

— Но я редко прихожу.

Промолчал. Закрыл плотно бутылочку с зелёной шипящей субстанцией, поставил на бумагу. Оторвал стикер, приклеил стикер к бумажному квадратику, бутылочку поставил ровно под стикером.

Снял маску, перчатки. Загремел рукомойником рядом со столом.

— У меня нет времени.

— Сэр...

— А вот имя есть.

Упрямо мотнула головой. Не-а.

— Зачем пришла?

— Просто.

Двинулась вдоль стены к нему, пальцами касаясь полочек шкафов. Почему-то некоторые открытые, странно. Все запирал.

Он опирался бедром о стол, большие пальцы засунуты в карманы. Независимо, не открыто...напускно.

Хотела ближе — но остановил взглядом, как границу провел.

— Мне Вас не хватает. Не так. Мне не хватает строгости, контроля, внимания. И Вас, лучшего передатчика этих эманаций.

Молчание.

— Я не знаю, что сказать, — слова толкались в горле, каждое стремилось пролезть без очереди. — Это не голод. Я не одержима. Не знаю.

Мне — нужно.

Сэр...

— Просил же.

— Так удобнее, Вы ведь знаете. Послушайте, правила не дураки придумали. С этикетом легче жить. Я Ваше имя вообще знать не хотела, и обращаюсь так даже наедине с собой. Распрямите руки, пожалуйста. И презрительно не смотрите. Разве я враг Вам?

Распрямил. Посмотрел. Не на нее, на часы, с раздражением.

— Ну что мне делать?!

— Приходить, когда я позову, а не сама решишь.

— А если я разденусь?

Вообще в таких случаях (ну, таких — когда все всё понимают, но ещё есть шанс свалить в последний момент) раздеться надо было заранее и перед ним оказаться в белье с чулками. Сверху плащ. Они играли как-то в шлюшку по вызову, он смеялся и говорил, что перерос, уже не молод — для него эротика начинается, когда он сам на ней задирает платье или наблюдает за вынужденным стыдливым стриптизом...

Впрочем, его пресыщенность не помешала им тогда отлично развлечься.

Сейчас пожал плечами. Плевать, мол. У тебя на всё про всё 45 минут. А на раздеться — одна. Могу зажечь спичку : успеешь до того, как погаснет, — молодец.

Два стремительных шага вперёд — он опешил, не двигался. Она раньше без приказа к нему не подходила. Опустилась на колени, подняла юбку и оперлась на локти. Лбом на скрещенные перед собой руки — издевательский, почти молитвенный жест. Нет, точно молитвенный, издевательским кажется — если не понимать.

Он понял.

Посмотрел сверху вниз на пятую точку, обтянутую белыми трусиками и черными тонкими колготками.

— Как-то так, — донеслось снизу. — Но я просто больше не могу. Когда Вам подчиняюсь, даже порка становится не нужна.

— Порка не нужна, говоришь? Что-то новенькое. Стой так.

Вернулся, разрезал воздух гибким хлестким прутом.

— Редко приходишь...

— Я не могу Вас тревожить.

Колготки и трусики он на ней спустил сам, поднял, заставил опереться на спинку стула.

И уложился в сорок. С нотациями сквозь зубы, передышками на слёзы.

— За этим пришла?

Коснулась лбом его усталых пальцев — вне игры, но играючи.

— Не-а. Не скажешь же прямо, что соскучилась.

— Кыш давай отсюда, мне ещё работать.

— Сэр?

— А?

— Шкафы запирайте, не ровен час, попрут ваше богатство. — показала язык и испарилась в дверном проёме.

Покачался с пятки на носок перед колбами, — да кому они нужны?- и поставил к ним новую, с зелёной субстанцией, подписано, все как полагается. Рядом с омутом памяти.

Он посмотрит как-нибудь попозже это кино, после работы.