После выпускных у Веры наконец перестают мерзнуть руки. Июнь непривычно-жаркий. Она носит обтягивающие майки и короткие шорты — репетитор округляет глаза, хватается за сердце. Если прямая проходит из угла А в угол Б, отсекая треугольник...Сюда вставляем Менелая...Устного экзамена не будет, но Вам потребуется доказательство — в программе этого нет. Вера, о чем Вы думаете?! Месяц остался. В старых мехматовских коридорах на 15 этаже — прохладно и сухо. Она бредет с тяжеленной сумкой наперевес. У метро ее встретят. Обязательно.

Встретит мальчик со светлыми глубокими как толща воды глазами. Наваждение. Все, кто снился, кто приходил и будет приходить еще много-много лет — все они такие. У мальчика сильные руки, гибкое тело профессионального пловца. Он затягивает Веру под прохладные простыни — и плывет с ней там. Вера чувствует себя длинной скользкой рыбиной. Руки, нежные как волны, укачивают ее, прижимают к груди драгоценным цветком. Вера не знает, как мальчик штудировал ночами интересные сборники с задачами про доставить девушке удовольствие. Метод построения дополнительного угла поцелуев от правой груди к левому бедру. Мальчик скажет ей это через много лет, когда они — уже давно расставшись — будут сидеть рядом на встрече выпускников.

Вере хочется, чтобы ее, рыбину, скользкую, ловкую, поймали.

Вере хочется жестче.

Однажды она доводит мальчика до срыва, тогда он не сдерживается — до ссадин на лице и синяков на запястьях. Вера что-то врет матери, ее тошнит потом — буквально — от этого вранья, но маме все равно, у мамы новое дитя — маленькое личико братика выглядывает из пеленок. Вера радуется первой в ее жизни свободе.

Количество баллов до необходимых для поступления не дотягивает самую малость. Она смотрит на свою фамилию под жирной черной чертой — тех, кто не. Тех, кто почти. Думает о том, что жизнь кончена. Это страшно на самом деле, когда ты тратишь кучу сил не на то, и под конец оказываешься в проигрыше. Особенно, если все 17 лет жизни был победителем.

Другой университет с радостью принимает документы, кроме нее из школы туда никто не пошел, вот уж странность.

Мальчик мнется, опустив голову. Он тоже...не.

Вера яростно шипит ему "предатель" и плачет потом, стоя на мосту. ГЗ главного университета в лучах заката особенно великолепно. Так светятся дорогие игрушки в витрине рождественского магазина, которые тебе никто никогда не купит.

***

И Вера перестает учиться — математику она сдаст, спасибо репетитору, а физику по-прежнему ненавидит. Инженерную графику можно прогулять. В 20-ый раз.

После первого семестра ее начинает крючить в коридорах. Она не может никого видеть, слышать, чувствовать. Кровь идёт носом. Теплый линолеум под ладонями, какой же теплый...Ее уносят в медпункт, и там медсестра в первый раз говорит, что на диспансеризации надо обязательно показаться психиатру. Вере плевать. Ей нужен не психиатр, а кое-что другое. Ей почти 18, а значит — можно.

И тогда она наконец регистрируется на сайте, на котором это самое "можно" представлено во всей красе, выбирай не хочу. Она считала, что одна такая. Что все это грязно, стыдно, неправильно, грешно. На самом деле — нет. На самом деле тебя даже не обязывает заниматься с кем-то сексом, если просто хочется боли.

У первого Верхнего ладони тяжелые и мозолистые. Это все, что она о нем помнит.

Поначалу — оно больно. Потом уже нет. Рутина.

Вера судорожно ищет что-то особенное. Возможно, дело в практиках и девайсах. А если попробовать новые?

На второго Верхнего она не может смотреть, потому что тот запретил. Когда она ползет к Верхнему на коленях, держа в зубах мячик, — тот снисходительно гладит ее по голове. И Вера радуется второй в ее жизни свободе.

Возможно, все дело совсем в ином.

Второго она бросает по-английски, даром, что накануне получила сертификат Тойфла и сразу решила вернуться в Москву.

Возможно, главное, чтобы тебя спасали.

Она даже боится называть следующего по имени. Потому что по имени-отчеству глупо, а "сэр" — слишком неуместно, в февральской, застуженной ветрами Москве.

Он просто ее спасатель. 911.

Его забота мешает. А потом Вера привыкает — так дети привыкают оставаться без родителей. А она — привыкает быть с ним. Честно пробует верить. Иногда только абсолютно ясно, 100%, понимая, что не имеет никакого отношения к хорошему. Вечному. Требующему спасения.

То есть совсем.

Со всей ее ложью, дурью, ветром в башке, неумением прощать, неумением любить. Даже самые крепкие узы рвутся. Вера надеется, что они порвутся сами, и меньше всего хочет, чтобы это случилось с ее участием. А больше всего — боится, что это произойдет.

Она сама не знает, как ей хочется, чтобы кто-нибудь с ней остался.

Чтобы больше никогда не оставаться одной.

Одиночество — страшно. Никто не придет, никто не выключит плиту, которую ты сама выключить забыла. В ее новых кошмарах квартира горит, и она, Вера, горит тоже. Одиночество — это когда она пытается вспомнить хорошее, а вместо этого помнит его затрещины.

Обрывки старых ссор кружатся по комнате клочками брачного сертификата — мелкими-мелкими. Чтобы точно не склеить.

***

...Сейчас этот тоже уйдет. Поставит кружку с кофейной гущей на столик и уйдет. У них двоих оно по жизни, въелось уже под корку — вечно кто-нибудь уходит, а другой подталкивает глазами к двери. Хуже страха только одно — ожидание. Вера раньше боялась, что оно навсегда. Все навсегда, и браки, и разводы. "Никогда" она давно не воспринимает на слух.

И этот...он...поднимается. Ставит кружку. Обнимает Веру.

Снимает с нее очки одной рукой — заводит обоих до трясучки. Вера честно старается не моргать. У него щеки колючие как снежинки. Она клюет неумело, восьмиклассницей, его лицо, рот полон снежинками.

Он нежен. Он никак не может понять, что ей не игровых 14. Что она, с ее опытом... И она провоцирует, провоцирует...

А потом наконец все правильно. Рыбина не может дышать в сетях, ее снова выкидывают в море — и Вера выныривает из волн — не мальком, не русалкой, — женщиной.

Белый пух подушки похож на воздушных волновых барашков.

— Как облачка.

— Нет, спасательные буйки. Только ты меня не спасай.

— Ты не умеешь бояться.

— А ты?

Пальцы липнут к простыне. Натыкаются на ребра, грудь, плечи. От него пахнет им. Снегом.

— Научишь меня?

— Посмотрим, — ему нельзя загадывать на будущее, только не сейчас. Слишком часто оно у них не сбывалось.

— А я попрошу... — губы путаются в поцелуях. Наискосок. Ее когда-то этому научили. Ну и пусть, что не он. Тени прошлых призраков резко размылись, собрались снова, и из этих теней вышел он, как есть. Настоящий.

Это третья ее свобода.

— А?

— Метод построения дополнительного угла. И сюда еще, вот так. Нужно, чтобы прямая А встретилась с прямой Б.

— Встретится. Встретим. Но в программе этого нет.