Он погладил ее щеку, полелеяв лицо в ладони, отвесил пощечину — хлесткую, сильную, думая: если она сейчас вскрикнет и увернется, защищаясь, ничего больше никогда не будет — с ней, с нами.

Но девочка только глаза зажмурила, даже не опустив голову — в оцепенении?

Вторая пощечина оказалась сильнее, правая щека пунцовела розовым бутоном.

—Мисс, — начал Эгль торжественно, нависнув над девочкой, — сейчас Вы будете наказаны. Сможете ли Вы сами назвать причины, побудившие меня к дисциплинарному воздействию?

— Я должна быть наказана Вами, — тихо, задумываясь над каждым словом, ответила она, — потому что я хочу наказания, противореча логике. Я хочу наказания как награды, а награды должны быть заслужены. Что я заслужила?- она взглянула ему прямо в глаза, грустно и понимающе, — по Вашему мнению, сэр?

Эгль задохнулся. С нажимом произнесенное "по Вашему" вызвало у него гамму чувств, самым сильным среди которых была надежда. Он усмирял ее, пытался усмирить, но она росла, росла глупыми бурными зарослями осоки, в которую он лез, ожигаясь.

— Вы заслужили...- слова падали булыжниками, — Вы заслужили награду и наказание, мисс, пряник и кнут. Извольте ... приготовиться.

И вышел быстро из комнаты.

Черт. Черт. Черт. Саквояж с девайсами у него остался в арендованном офисе, ремень снимать — похабно, что же делать?

— Вот что, — сказал он громко, — я вернусь через 5 минут. По возвращению я хочу видеть Вас в надлежащем для наказания виде. Если сочту, что вид Ваш мне не нравится, Вас ждут более жесткие дисциплинарные меры.

Молчание.

— Мисс? — он подпустил в голос яда.

— Да, сэр. Я поняла Вас, сэр, — бесстрастно ответили ему.

И Эгль вышел из квартиры, помчался вниз по лестнице, минуя лифт, безумцем, влюбленным мальчишкой, торопящимся на свидание, навстречу чуду.

***

... Выбежав на улицу, он остановился, в недоумении посмотрел на пустые руки — ничего не взял с собой для...того, чтобы срезать, в общем. Розги он до этого не использовал, знал в теории — краснотал обязателен, рябина по-своему хороша, ива лучше всех, срезать нужно аккуратно, желательно садовыми ножницами или ножом. Некоторые садюги ветки даже отпаривают, хотя можно в ванне отмачивать. Все эти высшие знания, бдсм-ные веды звенели у него в ушах, а между тем вблизи дома никакого краснотала не наблюдалось. Попадать под статью о нарушении общественного порядка ему не хотелось, надо было что-то придумать... За домом виднелись крупные кустарники черемухи — по весне цветы с них устилали округу. Он прокрался туда и, посматривая на окна, большей частью еще темные на первом и втором этажах, начал срезать перочинным ножиком, лежащим обычно в кармане джинсов, ветви. Ножик слушаться не хотел, разозлившись, Эгль их выломал.

Хруст... тишина. Снег падал крупными хлопьями, оседая на лице и плечах — как пух с черемуховых цветов.

Руки у него вдруг сделались из горячих холодными, пока он поднимался по лестнице. Будет ли так, как он задумал — или нет? Поймет ли она его, его ли она, угадал?

"Влюблённый мальчишка" оказался двоечником перед надписью "казнить нельзя помиловать" — каждый поступок запятой завершал предложение; учитывая определенные обстоятельства, он даже не знал, чего ему хочется больше — казни, помилования или пустоты, остающейся после того, как надпись стирают.

Дверь бесшумно отворилась. Он постоял в холле, стряхивая с веток мокрые капли, прислушиваясь к тишине в комнате. Затем прошел в ванную комнату и включил воду, наполняя ванну горячей водой, предварительно положив на дно ветки.

Переступая порог он почувствовал, как в комнате осязаемо повис звон елочных игрушек.

Девочка стояла, уткнувшись носом в угол, подняв сзади юбку, закрепив подол у пояса. Колготки и трусики были спущены до колен, а руки сложены за спиной — ладони обхватывали локти. Спина прямая, ступни в третьей позиции.

Звон раздавался все сильнее и сильнее.

Крещендо.

И — абсолютное пиано, рожденное его собственным голосом:

— Повернитесь ко мне лицом.

Медленно она повернулась. Лицо ее было спокойно и бесстрастно — дорого бы Эгль отдал за краску стыда на нем.

Он не знал, что добавить. Она стояла правильно, она вела себя настолько правильно, верно, точно, что доводила его до экстаза. У Эгля были пунктики — настройка часов, так, чтобы механизм стал отлаженным идеально, пунктуальность и аккуратность. Последняя — явно невротического характера.

Девочка была сейчас гладким листом дорогой фотобумаги, прозрачного стекла. Изящной точной деталью неизвестного, но прекрасного механизма.

Он замер. Молча, невыносимо долго, хотя потом оказалось- меньше минуты, рассматривал ее, пока не заметил, что по щеке пробежала судорога, исказив лицо, будто трещина выточенный мрамор.

Его шаги были мягки, не спешны (хотелось бежать, хотелось успеть... Он не дал себе волю). Сел на диван перед девочкой, и рукой — ставшей властной и уверенной — притянул к себе, заставив сделать неловко семенящие шажочки.

— Этого хотела?- тихо спросил он, смотря снизу вверх

Девочка взглянула ему в глаза и — опустила ресницы.

— Тогда ты должна попросить.

— Я доверяю Вам, -голос ее был сдавленный, полузадушенный, — я доверяю Вам не тело, а желания, пусть и мелкие, но страсти. Разве об этом просят?

— Маленькая...- он сделал то, что давно хотел — уткнулся лбом в упругие холмики, обтянутые белой рубашкой, — ты не перепутала мой ник с чьим-то другим, часом? Я лишь рассказываю истории, не воплощая сказку в жизнь.

— Но меня зовут не Ассоль, — руки дернулись, будто хотели лечь ему на голову, погладить, — но меня-то зовут не Ассоль!

Сердце под его ухом заколотилось. "Она же дает последний шанс поверить в чудо, — понял Эгль, — больше шанса не будет, ни у меня, ни у кого-то другого..."