Хроническая усталость — штука отвратительная. Затяжным жужжанием мелких мушек затуманивает сознание исподволь, проверяя — еще продержишься, а если так? А сном под дыхалку? И едва держишься на ногах, стоишь под конец рабочего дня, точнее, вечера, точнее, не стоишь, полулежишь на письменном столе в кабинете — строчки перед глазами сливаются в многополосную муть, как в неисправном телеке.

Пора, брат, пора... Вытащился из-за стола, вышел в коридор — на кафедре тихо. Сторож еще не ходит, но двери не хлопают, хорошо, если три калеки на весь этаж найдутся: октябрь, про летние пересдачи забыть успели, зимняя сессия нескоро, вот и ползают по университету осенними мухами — и студент, и доцент.

Похлопал себя по карманам — а пачки-то нет, при кафедральных тетках высовываться на крыльцо не хотелось, вечно увязываются ныть или глазки строить, пусть бы, ладно, но это же бессмысленно, коллеги-математики! Пустое множество — нагрезженные вами отношения, нуль вместо кольца.

А вы думали,что? романтика, розы-мимозы поначалу, чай, кофе, согретая на ночь постель, мы же без предрассудков, мне тридцать, вам за тридцать, знакомство с мамой, усиленные намеки на матримониальность. У меня от ваших намёков член, вопреки надеждам как, пардон, функция натурального логарифма...

Ну а раз ничто — вот и прыгай одиноким журавлем по болоту, выискивай безнадежно сударыню- цаплю — одни жабы квакают. Ам!

Ах!

От неожиданности я замер, притормозив аккурат напротив двери, закрытой неплотно, за дверью аудитория для семинаров — длинная, но узкая, с белеными стенами и высоким потолком. В аудитории явственно кто-то ахнул — высоко, тонко, с наслаждением.

Я мысленно щелкнул зубами, представив, что накрою юных нахалов прямо на месте преступления — и хоть на них отыграюсь за все их или не их, без разницы, тупые работы, головную боль, пятый год как отсутствие нормального отпуска. Нет, никаких замдеканов, их и выгнать могут, я потребую взамен неразглашения что-нибудь эдакое, что-то э...

Звук застрял в горле, когда я заглянул за дверь. За дверью была одна девушка. И никого рядом.

Я успел рассмотреть только ноги в высоких черных гольфах, которые она положила на стол перед ней, руку между ними...

И закрыл дверь — абсолютно бесшумно, без скрипа, без упоминания о себе, даже косвенного.

Линолеум противно зашкворчал, когда я провел по нему носком ботинка, и черная полоса легла вторым порогом — нет, вот дальше нельзя. Не сейчас.

И только спустя пролетевший мигом путь до дома, на подъезде к дому, я понял, зачем сделал так. Ну, ноги, ну, гольфы... Лица-то я ее не видел. Значит, её нужно поймать. Высветить, выследить, обезвредить.

Если я кого и не любил больше скучных теток на кафедре, так только молоденьких студенток, гнусно пытающихся выдать свое желание выйти замуж в мужском ВУЗе за увлечение техническими науками.

Вот она, правда-то, во всей красе. Вот они зачем в универ ходят. В храм науки, ага. Ну я им преподам науку.

Свет в ванной резанул глаза, я, подслеповато сощурившись, зашел под душ, зажмурился, потому что только там меня наконец накрыло,

затрясло.

Стресс. Это всё стресс, хроническая усталость, зима — из кабинета в машину, из машины в дом, резкая смена температуры. Стресс. Жар.

Со стыдом вспомнил обтянутое черным хлопком колено, белое в синеву бедро, изящную кисть, напряженно водящую в междуножье...

...смотрел потом тупо и долго перед собой, забывая, как кончил, чего хотел.

Вода уносила мысли.