— Сейчас, подожди...те. Подожди. Саша...

Вера завела руки за голову. Зашарила у себя под волосами. Он захотел пошутить — мол, молнию расстегиваешь? В Чужих играешься? Но она просто расстегнула защелку на крестике. Положила на тумбочку и замерла — не решаясь прикоснуться первой.

— Тебе мой не мешает?

— Нет, — замотала головой, — просто так легче как-то.

Алекс вздохнул, посадил ее удобнее у себя на коленях, чтобы спиной легла на его грудь, и продолжил начатое. Пальцы — мокрые не только от смазки, но и от ее сока — скользили вдоль складочек. Вера наконец-то расслабилась и дышала глубоко, размеренно, как на тренировке по плаванию. Пару месяцев назад, плавая на выделенной преподавателям дорожке, он вдруг увидел ее группу в бассейне — она даже там его раздражала. В скромном купальнике, маленькая, она спускалась медленно в прохладную воду — и вода укутывала ее с ног до головы -прозрачным покрывалом. Он долго ждал, когда она выйдет — захотелось рассмотреть ее внимательнее. Даже выбрался на поверхность и подошел ближе к ее дорожке, но все, что удалось ему рассмотреть — только белую, отдающую в голубизну кожу, когда она проплыла совсем рядом с бортиком — глубоко, правильно дыша во время брасса.

Наконец ему удалось нажать под каким-то правильным для нее углом на клитор, потому что Вера изогнулась дугой и тонко, чаячьи ахнула. Пальцы проскользнули внутрь, надавили на преграду — не могу, подумал, — так не могу...

— Пожалуйста... — Вера потянулась руками к его рубашке, нетерпеливо дёрнула петли пуговиц.

— Я сам.

— У тебя же руки мокрые...

— Да и черт с ним. Лежи спокойно.

Ему вообще не хотелось раздеваться. Это же так просто — расстегнуть ремень, ширинку, джинсы спустить — задрать ей ноги, согнуть, чтобы не рыпалась, чтобы никак не выскользнула, ускользнула, хватит за ней бегать, дрянью, в глазах потемнело.

Он ничего ей не сказал. Хочет — хорошо. Разделся, приглушил свет, и — нет уж, ты не будешь командовать ни сегодня, ни потом, перевернул на живот. Вера послушно уткнулась носом в простыню.

Оказалось, с закрытыми глазами спокойнее. Потому что на ее месте можно представлять кого-то другого. Точнее, не другого, просто тело, неважно, чье. На нее Алекс смотреть не мог. Его трясло от одного взгляда — а так спокойнее. И не давит тяжестью на легкие. И можно чувствовать что угодно, хоть холодный сквозняк от форточки, только холод мало помогал. Она внутри была настолько горячей, что согрела бы Северный полюс.

— Саша...

— Сейчас, маленькая, сейчас, расслабься.

— Не.. нет! . — вскрикнула, сжалась сильнее.

Надо было напомнить ей еще раз — не зажимайся, расслабься, так больнее же, глупая, но он не мог, совсем не мог. Ему просто снесло крышу, а внутри нее снесло наконец барьер, и он вообще про все забыл. То есть, пытался удержаться — чтобы не вбиваться, на одной силе воле — было мучительнее всего, пальцы скользили вдоль простыни, вериной покрытой бисеринками пота поясницы; перед глазами мелькали квадраты и круги, и он ненавидел себя и ее за эту попытку остановиться — ну, ее не ненавидел, любил наверное, но потом время почему-то стало пропадать, он погнался за временем изо всех сил — и кончил.

Оказалось, что прошло всего-то полчаса с того момента, как он ее раздел.

Вера ерзала недовольно, сворачивалась калачиком под его рукой, похныкивала.

Он взял ее на руки, отнес в ванну, под горячий душ — вода окрасилась в розовый, потом схлынула, потом стала прозрачной, и надо было еще что-то сказать, ласковое, или что полагается в таких случаях? но он молчал — проводил рукой с душем сверху донизу, поливал ее тело. Наоборот омывал

Как будто Вера из того бассейна — опять вспомнил — начала подниматься.

— Обними меня.

— Что?

— Обними...те меня.

Залез внутрь ванны, потоптался немного рядом — неуклюже, косолапо. В стекле промелькнули на миг отражения.

Вера сама выключила воду и застыла, положив руки на кран. Говорить не хотелось, думать ни о чём не хотелось — боль внизу живота из острой превратилась в давящую, тягучую, очень хотелось спать, но Алекс все не отпускал ее, заворачивал в себя, будто в кокон, и ей ничего не оставалось — кроме как откинуть голову ему на грудь, и стоять вот так дальше, дольше, испытывая тоскливое мутное взрослое счастье.