Как пишутся тематические рассказы? Не пародии, не оды друзьям, не откровенная похабщина, стыдливо прикрывающаяся фиговым листочком с прожилками эвфемизмов, а рассказы — с фабулой, завязкой, развязкой, здесь крючок, там сюжетная петелька, сбоку бантик вечности с шелковыми нитками строгого чОрного цвета и, наконец, — слезным эпилогом, с торжествующе ухмыляющимся в конце многоточием — мол, не ждали нас, а тут и мы — сиквелы!

Так вот, стало быть. Как пишутся-то они?

Я, например, предпочитаю принять ванну ( попутно вымыв квартиру и кота), выпить чашечку кофе, написать мешанину рабочих сообщений, встать на весы, вздохнуть, сделать йогу, перемерить новые платья, умоститься с ногами в кресле....ииии...задуматься.

А, отмахиваюсь я от ослика Пегаса. Напишу-ка за жизнь и про жизнь. Вот и психиатр мой сказал, что оченно это дело со мной любит обсуждать. Много нового узнает.

Чиркай своим огнивом, солдат. Ведьма сегодня добрая.

***

— Я хочу просто, грубо и быстро. Раком. Чтобы за загривок держали и не давали вырваться. Чтобы пошлости на ухо. Чтобы меня просто использовали как случайную шлюху и трахали так часа два. Чтобы не истязали — но и слюнявостей никаких. Чтобы целовали, кусая. Чтобы я была просто зверенышем. Игрушкой. А вышеперечисленное — простым действием, ясным, как двоичный код. 0- нет, 1 — да.

— Так быстро или два часа?

— Два часа и быстро.

***

Секс пахнет яблоками. Упавшими на землю, тяжелыми, налитыми яблоками, подгнившими с левого бока, прелыми яблоками, теплой землей, травой...

Я чувствую этот запах, идя от подъездной двери к его машине — в полупрозрачном платье на голое тело, макияж и искусственно растрепанные волосы — девочка за 300. Баксов конечно. Была у меня знакомая, промышляющая платной темой в Штатах, научила. Главное — это спокойствие и холод. Во все стороны света, кроме пятой, где Он.

Я чувствую липкие взгляды соседей, забираясь на подножку. Яблочная липкая гниль — истекает изнутри внаружу, трудно дышать. Что было после того, как Адам и Ева доели плод?

Он улыбается и приветственно проводит по моему бедру ладонью.

— Легче на поворотах, детка, и раздвинь ноги шире.

Я чувствую себя существом рангом пониже, чем продажная нижняя, кусая губы, чтобы еще больше увеличились в объеме. Дрянь. Сука. Стерва. Конченая шлюха. Блядь.

Как меня называл когда-то муж, восхищенно гладя линию между чулками и поясом — кусок бесстыдной плоти. «Какая же ты блядь, — говорил он, — и как я этим горжусь! Что ты моя блядь. Моя.

Мо..»

Дверца распахивается. Я не успеваю заметить быстрое движение и раскрываю рот в беззвучном крике от пощечины. Еще. Еще. Это так больно, так знакомо-больно, меня так уже били, N первый раз, но это уже было-было-было!

Спинка опускается- и я зафиксирована на спине, с поднятыми и разведенными ногами.

N смеется — и я покрываюсь холодным потом от страха. Его смех — первый признак того, что сейчас мне будет плохо, а ему — хорошо.

Он бьет ладонью, не сдерживая руку, прямо по низу живота, по клитору, по еще сомкнутым половыми губам, — наказывая, истязая, мучая, пытая — за то, что посмела хотеть. Посмела быть собой. Почувствовала этот запах — сладкий, манящий, поднесла плод к лицу, вдохнув.

За то, что соблазнила, что женщины соблазняют, за то, что я женщина, а он мужчина.

Было ли больно Еве?

Теперь я знаю, что да. И как.

И тогда я позволяю себе в первый раз в жизни заплакать на сессии, на этой грязной, мучительной, страшной сессии — от боли, стыда и невыносимой любви к тому, кого звала когда-то — …Алекс.

— Алекс!!!

....Дверца и сидение покрыты потеками размазанной туши, теней, помады.

N, бросив мне : “Заткнись”, отворачивается на звонок.

Я в потеках пота, слез, соплей, собственной смазки сижу, обхватив колени, и скулю.

Как оно могло вернуться? Как оно могло вообще уйти? Год назад, Боже мой, ровно год назад, когда ты выкинул ошейник, а я искала его потом, в темноте на помойке, под дождем, когда я поняла, что не могу быть твоей вещью, и ты это понял, и покатилось оно с горы — разом, все проблемы, болезни, горести, надкушенным плодом по мокрой черной земле — « и будешь ты алкать, и проклята будет земля твоя»....

Когда я рассказываю, всхлипывая, все это вернувшемуся N, он вдруг говорит:

—Ты вообще уверена, что твой Алекс существует?

— ?!

— Ты не его вспомнила, ты увидела меня-нового с тобой, произошел разрыв шаблонов. В определенные моменты кто-то рядом с тобой становился жестоким насильником. Это мог быть Алекс, я, еще кто-то из твоих садистов...И только в эти моменты и только за них ты способна была влюбляться в человека, который тебя насилует.

— Я люблю мыслеформу?

— Умничка. Но это не беда. Главное, чтоб человек был хорошим...

Я сижу на траве, подставив лицо солнцу. Травинки приятно щекочут ступни. N лежит, закинув руки за голову и смотрит как бы в сторону, но на меня — сбегу ли с невидимой привязи.

— Боишься?

— Не тебя. И даже не отношений.

— Что предам?

— Что уйдешь.

— Люблю, — шепчет N, щекоча ухо дыханием. — Ты ревнивая стерва и сука, но я люблю тебя, слышишь?

Он пахнет хмелем, гречишным медом и сказочным камалейником. Он не пахнет гнилым яблоком и мертвой землей.

Он не мыслеформа. Он живой....

— Алекс, — шепчу я ему в грудь, — приручи меня?

И просыпаюсь.

***

Что смотришь, солдат? Не будет тебе ни сказки, ни принцессы- весталки, — одна только ведьма с иероглифом вместо связной линии мыслей.

Так что свари еще кофе, пока я дописываю рассказ.

Ночь впереди длинная.

(14)