Кеведа, Борхес, Гонгора — вот три имени, три великих испаноязычных писателя, три мужчины, соблазнивших меня еще в ранней юности и навеки сделавших горячей поклонницей пылкого и романтического испанизма в противовес отвратительному прагматизму тупоголовых америкашек и нелепой расхристанности отечественной жизни. Факультет романских языков в универе был для меня чем-то вроде скита, лекции — формой послуха. Само собой, при таком отношении к делу мои академические успехи выделяли меня на фоне других студиозусов, учившихся ни шатко, ни валко — так, скорее из чувства долга.

Распределение меня несколько разочаровало: на ранних курсах мнилась мне блестящая международная деятельность, чуть ли не ооновские или дипломатические речи, в крайнем случае — благородные и изящные переводы из Астуриаса или Кортасара. Действительность оказалась скромнее: пришлось работать в обычном патентном институте. Мало того, что скрупулезные переводы сложных технических описаний давали не слишком большой простор для воображения и стилистических изысков, вдобавок я нередко просто изнывала от безделья, ибо иберийцы настолько же бездарны в технологии и технике, насколько изобретательны в любви и изящных искусствах.

Все же тогда, частенько мучаясь, угрызаясь и даже презирая себя за убого-бескрылый стиль существования, я и представить не могла, что это самый спокойный и безмятежный период моей жизни.

Все рухнуло буквально в одночасье: грянула перестройка, разползся на лоскутки Союз, и наш патентный институт вдруг стал никому не нужен — собственно, так было всегда, но удивительное наше государство почему-то считало нужным платить нам зарплату.

Умирало все это хозяйство медленно, крайне неохотно, как бы не веря в неизбежность кончины. Какое-то время большая часть сотрудников еще ходила на работу, а кое-кто из более сообразительных хозяйственников уже активно разворовывал мебель, оргтехнику, через проходную тащили какие-то допотопные диапроекторы. Кучка энтузиастов попыталась было организовать кооператив — через пару месяцев окончательно выяснилось, что приносить доход могут только "англичане" и отчасти "немцы", остальных попросили покинуть лодку. Потом и сама лодка опрокинулась — каждый стал работать на себя.

Я совершенно не понимала, что делать. Не то, чтобы я буквально умирала с голоду — все-таки существовала мама и ее пенсия, но долг за квартиру рос с устрашающей неуклонностью. Я стала просыпаться по ночам в холодном поту, с гулко бьющимся сердцем. Я стала бояться будущего — ведь оно ничего не сулило. К тому же и мама стала проявлять признаки недовольства и раздражения: несмотря на возраст, она вела довольно интенсивную личную жизнь и дочь-нахлебница становилась все большей обузой и помехой. Пару раз в пылу спора она даже позволила себе бросить фразы типа "не умеешь ничего другого — иди на панель" и тому подобное, но, конечно же, потом страшно переживала свою бестактность.

Вот в это-то тяжкое время я и заметила в "Рекламе" объявление, которое меня сильно заинтриговало. "Состоятельная супружеская пара срочно ищет привлекательную незамужнюю горничную со знанием испанского языка. Проживание в семье. Звонить по тел..." и т.д.

В тот же вечер я набрала номер. Мелодичный женский голос на безукоризненном испанском назвал подмосковный адрес и пригласил приехать. Я выпросила у матери деньги на парикмахерскую, надела лучшее платье и на следующий день отправилась в путь.

Завидев не слишком большой, но очень ухоженный особняк, я вдруг разволновалась. Неужели удача? Хотя бы временная передышка? В что, если я им не подойду? Я почувствовала, что у меня потеют ладони. И почему перед входом стоит машина с какими-то странными номерами?

Двери открыла стройная рыжеволосая красавица с осиной талией. Меня пригласили в дом, провели в гостиную. Через пятнадцать минут все стало ясно: Коста и Теодолина Касаресы — колумбийские дипломаты, только что аккредитованные в России. Он стажировался в Гарварде, она — выпускница знаменитого Андского университета, защитила диссертацию по культиранизму, обожает Гонгору, и что меня особенно поразило — приходится внучатой племянницей самому Аурелиано Фернандесу Герра-и-Орбе! Казалось, исполняются мои самые дерзкие институтские мечты.

Еще больше поразила меня сумма, которую Касаресы, не торгуясь, предложили в качестве зарплаты. Наверное, я не смогла скрыть своей радости, потому что Тео вдруг строго подняла свой изящный палец и заметила:

— Вы нам понравились, Мария, мы берем вас. Но учтите: дом не маленький, работы хватает, вы будете загружены целый день и потому должны будете жить здесь.

Я поспешно кивнула.

— И еще одно условие, — продолжала Тео. — Люди мы с Костой старорежимные, из отсталой латиноамериканской страны...

Я попыталась было протестовать, но она проигнорировала мои протесты:

— ... и потому придерживаемся традиций в отношениях со слугами.

Меня, конечно, неприятно резануло слово "слуга", но по существу она была права — горничная это именно служанка, прислуга по-испански. Таким всегда и был ее статус в больших патриархальных семьях колумбийских латифундистов. Но что могло означать слово "старорежимные" в моем случае?

Словно бы отвечая на невысказанный вопрос, Тео сказала:

— А это означает, что за промахи или упущения мы с мужем не станем, например, сокращать вашу зарплату, а накажем вас запросто, по-семейному. Это понятно?

— Н-не совсем, — выдавила из себя я.

— Ну-ну, вы же наверняка читали романы Лугонеса да и других наших писателей!

— Да, но...

— А кроме того, вы как и все были когда-то маленькой девочкой, которая иногда шалит, не слушается родителей и тогда — тогда вас наказывали, не так ли?

Я молча кивнула головой.

— Вот видите! Но постарайтесь быть исполнительной, обязательной, послушной (по-испански она употребила слово "покорной") — и вы избежите наказания. Понятно?

Я судорожно сглотнула слюну. Стать служанкой в настоящем, латиноамериканском смысле этого слова! И где? В Подмосковье, в самом сердце России! Я отлично знала, что это означает — тут Теодолина была абсолютно права. Я не только читала, в своем воображении я не раз смаковала пикантные, с жестоким, чисто испанским реализмом описанные сцены. Они влекли, притягивали меня как магнит. Но идти на такое в жизни...

Мое молчание явно затянулось, и я вдруг с испугом подумала, что Тео может принять неловкую паузу за отказ. Что я буду делать без обещанной зарплаты? Как выкарабкаюсь из долгов, из нищеты? Сколько еще буду сидеть на шее у матери? И не окажусь ли действительно в конце концов просто на панели?

Поспешно, с излишней горячностью я выпалила:

— Конечно, я согласна, сеньора! — и тут же почувствовала, что к щекам прилила горячая волна.

Теодолина едва заметно усмехнулась:

— Тогда завтра приступай к своим обязанностям, Masha!

Так начался этот необычный период в моей жизни. Поначалу работа казалась мне не особенно трудной, к тому же я быстро пала жертвой скоропостижной влюбленности — Коста, высокий, смуглый и пылкий, оказался типичным идальго. Мне кажется, я тоже нравилась ему — во всяком случае я частенько ловила на себе его темный, пылающий внутренним огнем взгляд. Естественно, я слегка опасалась, что Тео может приревновать меня к своему красавцу-мужу и это кончится плачевно. Вот почему я была удивлена, когда она словно невзначай предложила мне одеваться "не так консервативно".

— Что вы имеете в виду, сеньора? — поинтересовалась я.

— В доме совсем не обязательно носить трусы, — спокойно пояснила она. — В сущности, это даже не принято в тех местах, откуда мы родом. Да и грудь могла бы быть видна по-больше — она у тебя, кажется, хорошей формы!

Следующим утром я долго крутилась перед зеркалом, впервые не надев бюстгалтер и то застегивая, то расстегивая пуговки на блузке. Потом выбрала в своем довольно-таки скудном гардеробе юбку по-короче и долго стояла в раздумьи с трусиками в руке.

Из транса меня вывел колокольчик — так, по старинке подзывала меня хозяйка. Оказалось, что она расположилась в гостиной с пачкой пестрых журналов. Увидев мой новый наряд она неопределенно хмыкнула.

— Нет, Маша, — заявила она после минутного молчания. — Это недостаточно пикантно. Придется мне самой заняться твоим нарядом. Пойдем со мной!

Я последовала за ней в комнату, которая оказалась чем-то средним между гардеробом и артистической уборной. Целую стену занимало зеркало, перед ним красовались невероятные на мой неискушенный взгляд косметические богатства. Противоположная стена была целиком отдана под всевозможные, весьма экстравагантные наряды.

Тео порылась среди вешалок и бросила мне отороченный мехом передничек, пояс с розовыми шелковыми чулками и бюстгалтер с открытыми чашечками.

— Раздевайся! — распорядилась она. — И чтоб я больше не видела этих лохмотьев!

Я несколько замешкалась. Как-то непривычно было так вот сразу обнажаться в присутствии постороннего.

— Ну, в чем дело? — прикрикнула Тео.

Я стала робко расстегивать блузку.

— Догола, догола! — нетерпеливо подгоняла меня хозяйка.

Мне не оставалось ничего другого, как полностью раздеться. Под пристальным взглядом Тео, внимательно изучавшей мою фигуру, мне стало не по себе.

— Превосходные природные данные, — вполголоса заметила она, — но имеется три-четыре лишних килограмма. Ничего, я приведу тебя в форму! А сейчас примерь все это.

Бюстгалтер плотными кольцами охватил мои груди и слегка приподнял их, оставив почти совсем обнаженными. Куцый передник едва прикрыл волосы на лобке, а пояс с чулками наводил на вполне определенные ассоциации. По сути, теперь я чувствовала себя даже более обнаженной, чем до этого. Я чувствовала себя легкодоступной.

— Не хотите же вы сказать, сеньора, что я должна ходить в таком наряде, тем более, при мужчине! — воскликнула я.

— А чем тебе не по душе это одеяние? — прищурилась Тео.

— Но сеньора, вы же видите — передник ничего не прикрывает. А зад вообще остается голым!

— Отчего бы ему и не быть голым? — холодно поинтересовалась Тео.

— Но... Я ни за что в жизни не соглашусь ходить в этом! — воскликнула я.

Теодолина смотрела на меня с плохо скрываемым любопытством и это как-то сбивало с толку. Потом она выдвинула ящик одного из столиков и вынула оттуда довольно-таки массивную резиновую пластину, прикрепленную к костяной рукоятке.

— А ведь ты не слушаешься, милая, — тихо проговорила она, легонько постукивая этим странным инструментом по ладони. — Не слушаешься!

Я как завороженная следила за ее движениями, отметив, что резина покрыта довольно сложным и глубоким узором.

— Встань-ка вот сюда, — Тео показала на небольшое возвышение в углу, обитое темно-коричневой кожей. — Коленями!

Внезапно я поняла, что вот сейчас, сию минуту буду впервые наказана. Все во мне воспротивилось этому. Я стояла неподвижно.

— Вижу, мы упрямимся, — тихо проговорила Тео. — Не можем преступить через самолюбие. Но мне вовсе не нужна самолюбивая служанка! Поэтому выбирай: либо ты сейчас же сделаешь, что тебе велено и нам больше никогда не придется возвращаться к этой теме, либо ты свободна. Считаю до трех. Раз. Два. Тр...

Пусть бросит в меня камень та, которой довелось оказаться перед таким выбором и устоять. Я слишком хорошо понимала, что при той баснословно высокой зарплате, которую они платят, Касаресы без труда найдут другую, гораздо более покладистую девушку.

Я подошла к возвышению и опустилась на колени...

Прямо перед собой я увидела что-то вроде столба, тоже аккуратно обшитого кожей и увешинного разными цепочками и кольцами. Тео наклонилась и ловко защелкнула стальные браслеты на моих запястьях. Такая же участь постигла и мои лодыжки. Тео что-то подтянула и я к своему великому смущению почувствовала, что непреодолимая механическая сила разводит мои ноги в стороны. Легко было представить как я сейчас выгляжу, особенно сзади! Все произошло поразительно быстро.

— Ты была строптива, Маша, а горничная не имеет права быть строптивой, — назидательно проговорила Тео. — Единственная цель и смысл существования горничной — удовлетворять желания хозяев. Сейчас ты будешь наказана. Тебе понятно, за что?

— Да, — выдавила я из себя.

— Для первого раза я хотела дать тебе только пять шлепков, — продолжала Тео. — Но когда я приказала тебе встать в нужную позу, ты не сразу послушалась меня. Поэтому я удваиваю порцию. Понятно?

— Да!

— Ты должна сама выкликать удары — если ты собьешься в счете или я хлестну раньше, чем ты произнесешь очередную цифру — удар не будет засчитан. Это ясно?

— Ясно, — машинально пробормотала я.

Повисла пауза. В голове у меня был полнейший хаос.

Вдруг Тео размахнулась и, нисколько не сдерживая руку, опустила свое орудие на мои ягодицы. Раздался оглушительный шлепок и лишь через несколько мгновений до моего сознания докатилась жгучая боль.

— Раз! — машинально выкрикнула я.

Тео звонко рассмеялась:

— Ты опоздала, милая. Этот не засчитан!

С ужасом я увидела, что она снова поднимает карающую длань.

— Раз! — торопливо крикнула я.

Хлясть! — резиновая пластина тяжело опустилась на мои половинки.

— Два!

Хлясть! — снова отозвалось ужасное орудие.

— Три! Четыре! Пять!

Было что-то глубоко унижающее в том, что мне самой приходилось накликать на себя удары. Сознание противилось этому самонаказанию, ягодицы пылали, я чувствовала, что готова на все, лишь бы дать им хоть минутную передышку.

Вероятно, именно эта мысль меня и подвела. Перед седьмым шлепком я замешкалась, подсознательно стараясь оттянуть ужасный момент, и он грянул — совершенно впустую! Я страшно разозлилась сама на себя — и невольно пропустила еще один мощный шлепок, заставивший меня буквально заскулись от боли и унижения. Мой зад уже почти онемел, но на сей раз проклятая резина плотно приложилась к одному из самых чувствительных для каждой женщины мест. Отчаянно боясь опаздать и на этот раз, я крикнула:

— Семь! — и замерла в ожидании удара.

Но его все не было и не было. Испуганно, недоуменно я обернулась.

За моей спиной стояла Тео и спокойно улыбалась:

— Осталось всего четыре. Передохнем? Пусть бедная попка пока вернет себе чувствительность.

Ждать продолжения было мучительно, тем более, что одновременно я испытывала острый приступ похоти и стыда. Казалось, Тео отлично понимала, что я переживаю.

— Так и кажется, что самолюбие кроется именно в попке, — со смешком заметила она. — Если хорошенько поработать, его можно выбить за пять минут.

Она была права: сейчас во мне не было ни грана самолюбия. Было лишь сладострастие униженности, какое-то странное желание пасть еще ниже.

— Стегни меня! — попросила я, мучительно стыдясь своего желания. — Стегни между ног!

Тео хихикнула и не двинулась с места.

— Ну стегни же! Хлестни! — яростно закричала я, максимально прогибаясь, буквально выворачиваясь наизнанку. Не сомневаюсь, что в этот момент мои набухшие половые губы являли собой весьма аппетитную мишень.

Тео поднялась и голой ладонью влепила звонкую оплеуху этому ждуще приоткрытому ротику. Потом еще и еще.

Я даже и не пыталась уклоняться от ударов, наоборот — покорно принимала заслуженное наказание. Во мне словно прорвался давно назреваший нарыв. Это было какое-то очищение.

Наконец, град шлепков иссяк. Ягодицы и ляжки нестерпимо горели, но гениталии, как ни странно, сохранили повышенную чувствительность. Я пребывала в состоянии эйфории и перевозбуждения. Кажется, мое состояние передалось и Тео. Она опустилась рядом со мной на пол и страстно ласкала пальчиками вход, проникая все глубже и глубже, вводя несколько пальцев, ладонь, потом всю руку... Никогда еще не было у меня такого ощущения наполненности, растянутости, натянутости — словно перчатка. Меня вдруг потряс мощнейший оргазм, я почти потеряла сознание, белая вспышка ослепила меня. Ничего подобного я не переживала никогда в жизни.

Придя в себя, я обнаружила себя уже развязанной, лежащей на полу, а Теодолина сидела рядом и поглаживала меня, приговаривая:

— Ну вот и хорошо, вот и прекрасно! Из тебя получится просто замечательная горничная. А теперь за работу, милая!

Я встала, покорно натянула пояс, чулки, бюстгалтер, передник — и пошла заниматься домашними делами, ощущая каждое движение воздуха пылающими ягодицами. Роскошные зеркала бесстрастно отражали впечатавшийся в них богатый узор...

Невольно я полагала, что преодолев мое первое сопротивление Тео станет наказывать меня при каждом удобном и неудобном случае, просто для собственного удовольствия, однако ничего подобного не произошло — она действительно рассматривала меня как ничего не значащую служанку, так сказать, одушевленное орудие домашнего труда. Кары разного рода были всего лишь удобным способом регулировать мои рабочие характеристики. Так дрессируют собаку, объезжают лошадь — она не видела во мне личности, и мне казалось невероятно унизительным именно то, что никто не старался меня унизить специально. Еще ужаснее было чувствовать такое отношение со стороны лощеного выпускника Гарварда. Я прислуживала чете за ужином или завтраком в своем предельно откровенном наряде и видела, что хотя Косту в какой-то степени интересуют мои стати, ему лень даже протянуть руку, чтобы взяться за них. Ну можно ли сильнее уязвить самолюбие юной женщины с отличной фигурой? Оказалось — можно! Для этого еще требуется, чтобы в глазах мужчины читалась безмятежная уверенность: это мне и так принадлежит в любой момент!

Оставшись одна, в своей комнате я часами анализировала свои ощущения, пытаясь разобраться, действительно ли они хотят меня унизить и наслаждаются моим унижением, либо же это все мои совковые домыслы, так сказать, комплексы самолюбивой букашки. Я не могла понять, как можно с одной стороны ни разу не повысить на меня голос, обращаться на изысканно-вежливом кастильском наречии, а с другой — без малейших колебаний, с полным сознанием правоты наказывать как какую-нибудь рабыню. Ситуация казалась настолько необычной и так захватывала меня, что частенько я наблюдала за собой как бы со стороны и это оказывало благотворное воздействие на мою психику. Короче говоря, мне было не только унизительно, стыдно, позорно — но и безумно интересно.

Теодолина никогда не бросала слов на ветер: у Касаресов должна была быть горничная с идеальной фигурой, поэтому каждое утро мне приходилось заниматься интенсивной гимнастикой под ее строгим присмотром. Это была настоящая работа, с меня сходило семь потов и все упражнения я должна была делать нагишом — опять же, вовсе не для того, чтобы я чувствовала свою униженность или возбуждение, в просто из соображений удобства: так Тео могла лучше оценить ход и результаты занятий, так ей было проще стимулировать мое усердие длинным дрессировочным хлыстиком. Нет, нет, она им никогда не злоупотребляла, но не спускала мне и малейшей недоработки или небрежности. Стоило чуть замешкаться, едва заметно сбросить темп — и обнаженное тело тут же настигал жалящий укус, причем Тео даже не приходилось для этого подниматься из шезлонга — хлыст настигал меня в любом углу небольшого тренировочного зала. Конечно, было безумно унизительно мчаться по кругу, высоко, словно цирковая лошадь, поднимая колени и все время страшась хлесткого удара сзади по ляжкам, но в том ли состояла цель Тео, чтобы вызвать во мне это чувство униженности? Или это был самый короткий путь к идеальным пропорциям? Мои внешние данные действительно быстро улучшались — каждый вечер я изучала себя в зеркале. Я даже не была уверена, портят ли мое тело короткие розовые полоски, оставленные хлыстом — или они делают его более пикантным и возбуждающим? К тому же они так быстро сходили...

По выходным, если не было срочной работы, Касаресы любили поваляться в супружеской постели. Тогда я самостоятельно занималась домашними делами, стараясь их не беспокоить.

Однажды меня призвал в спальню звоночек Тео. Супруги явно только что завершили грандиозную любовную битву: Тео лежала на спине широко раскинув ноги с блаженно-сытым выражением на лице, смуглая, густо покрытая курчавыми волосками грудь Косты лоснилась от пота и он тяжело дышал.

— Принеси полотенце и оботри нас! — распорядилась Тео.

К этому времени я уже слишком хорошо усвоила, что приказы хозяйки не обсуждаются, их следует выполнять — и мгновенно. Подавив смущение, я вернулась в спальню с полотенцем и наклонилась над Тео — конечно, это получилось инстинктивно: я никогда не решилась бы начать с Косты.

Хозяйка действительно была вся мокрой. Тщательно протирая ее роскошное тело, я почувствовала, что нежное трение ткани слегка возбуждает ее, увидела затвердевшие соски. Коста лениво, из-под полуопущенных век наблюдал за моей работой. Стараясь не обращать на него внимания, я добралась, наконец, и до густой растительности на лобке Тео. Там, в темной глубине влага буквально хлюпала. Я осторожно промокала это озерцо, боясь причинить неудобство, неловко тронуть перетруженную нежную плоть.

— Ну хватит, — распорядилась Тео, — сколько можно елозить? Протри ему тоже!

Сама не своя от смущения, я стала нежно вытирать превосходно вылепленную грудь и плечи мужчины, расслабленно лежавшего передо мной совершенно обнаженным. Мои руки с полотенцем долго в нерешительности кружили вокруг самого главного места, я даже не решалась взглянуть туда, однако я знала, что мне следует как можно быстрее перебороть свое смущение и, собравшись с духом, я все-таки взялась за... за то удивительное, что есть у каждого мужчины.

Довольно быстро темный член Косты стал поднимать голову, потом твердеть и расти в высоту.

Теодолина хихикнула:

— Маша, пососи-как ему!

Я не поверила своим ушам: как, жена хочет, чтобы я ласкала мужа у нее на глазах? Да еще таким интимным образом?

— Ну, мне долго ждать? — лениво поинтересовался Коста.

Я поняла, что не ослышалась, быстро наклонилась и неумело коснулась губами горячей, твердеющей плоти.

— Святая Мадонна, да ты неумеха! — с досадой воскликнула Тео.

— Так научи ее, — откликнулся Коста.

— Забирайся-ка на кровать, милая, — распорядилась Тео. — Встань на колени над Костой и повернись ко мне тем местом, без которого не идет никакое учение.

Я послушно встала к ней задом, прекрасно понимая, что сейчас воспоследует.

— Обхвати губами головку! Вот так. Теперь — быстрые круговые движения язычком. Ну, нежнее, легче! Еще! Одновременно двигайся вверх-вниз! Как у нее получается, Коста?

— Не особенно! — лениво отозвался супруг.

Он был абсолютно прав: согласованно производить три разноплановых движения одновременно я была совершенно неспособна. Тео, видимо, так не считала. Взяв с ночного столика толстую целлулоидную линейку, она чувствительно щелкнула меня прямо по гениталиям:

— Старайся, Маша!

Я невольно дернулась, но тут же выровняла ритм движений.

— Жахни ей еще, очень хорошо дергается! — рассмеялся Коста. — Тут ее учить не надо!

Линейка тут же снова опустилась на мои губки. Я попыталась было сжать ляжки, но Тео грозно прикрикнула на меня и я тут же послушно развела их в стороны.

— Развернись под правую руку! — потребовала Тео.

И я поняла, что предстоящее неизбежно. Линейка снова свистнула в воздухе, затем еще и еще, и каждый раз я получала словно удар электрическим током.

— Сильнее и чаще! — бросил Коста. Он начинал тяжело дышать. — Врежь ей, врежь еще!

Самым трудным было угодить одновременно обоим: интенсивно работать губами и языком и послушно держать мишень так, чтобы Тео было удобно. Неважно, что мишенью было столь чувствительное место, неважно, что он уже буквально горело...

Неожиданно я поняла, что в звуки ударов вкрались какие-то новые обертоны. Очевидно, их уловил и Коста.

— Что там хлюпает? — недовольно поинтересовался он.

— Маша потекла! — деловито пояснила Тео.

Только тут я осознала, что пребываю в предельном возбуждении и вот-вот кончу, а моя вагина настолько переполнена влагой, что из-под линейки в стороны разлетаются брызги. Я еще успела подумать: что же это за наказание, если оно меня так возбуждает? И тут же поняла свою обычную ошибку: да нет тут никакого наказания, просто Касаресы обнаружили новый механизм удовольствий и запускают его самым простым и эффективным способом — точными ударами линейкой!

В этот момент Коста оттолкнул мое лицо рукой:

— Тео, давай!

Супруга мгновенно вскочила верхом на поднятый мною жезл и началась бешеная скачка. Я стояла рядом и чуть не плакала от злости, обиды, неудовлетворенного сладострастия: они меня просто использовали как секс-игрушку и тут же выкинули! Они до такой степени не видят во мне личности, что нисколько не стесняются сношаться прямо на моих глазах!

Скачка, наконец-то, подошла к концу. Тео вскрикнула и завалилась набок, Коста тяжко дышал, расслабляясь.

Хозяйка взглянула на меня:

— Ну что стоишь? Подрочись, ты же вся мокрая!

Кажется, с ее точки зрения это был акт сочувствия и гуманности. Но как мне было принять его? Я беспомощно топталась перед огромной супружеской кроватью.

— Я сказала — дрочись! — уже с легким нетерпением в голосе повторила Тео.

— Я... Я не умею!

— Подойди-ка сюда! — поманил меня пальцем Коста. — Раздвинь губы! Шире! Еше! Вот так и держи.

Я стояла в нелепой позе на широко расставленных ногах, с пальцами, предупредительно разводящими влажные половые губы, и покорно ждала, пока он нашаривал в ящике ночного столика и извлекал оттуда небольшой пластмассовый приборчик на ремешках , а затем ловким движением ввел его мне в вагину, одновременно застегнув на моих бедрах крепления. Включив устройство, он назидательно заметил:

— Те, кто не умеет, должны тренироваться. Снять этот вибратор ты можешь только с моего разрешения! А теперь — марш, иди работать!

Здесь, я думаю, не место описывать многочисленные, неостановимые, изнурительные оргазмы, настигавшие меня в тот день в самых неподходящих местах и в самое неудобное время, но во всяком случае я поняла, что хлыст или линейка — вовсе не самые сильные орудия наказания, и что нет ничего сложнее, чем разливать кофе по маленьким фарфоровым чашечкам в преддверии очередной кульминации.

Моя работа в доме Касаресов шла обычным порядком, лишь иногда перемежаясь мелкими инцидентами. Однако один из них поставил меня в довольно-таки щекотливое положение.

Коста нередко засиживался на службе допоздна, и тогда Теодолина укладывалась спать одна, в мои же обязанности входило встретить господина внизу, приготовить, если это необходимо, чашку чая или коктейль, возможно — даже помочь раздеться, если дипломат вернулся с приема, на котором предавался обильным возлияниям. В общем, ничего особенного, рутинные обязанности каждой служанки.

Однажды поздно ночью (фактически — уже под утро) Коста вернулся в особенно хорошем располажении духа и, разумеется, слегка под шафе. Я с трудом выпростала его из длинного плаща, потом долго разматывала шарф. Почти физически я ощутила, что в его нетрезвых мозгах что-то щелкнуло. Не удостаивая меня даже членораздельной речи, он небрежным жестом приказал мне наклониться и широко раздвинуть ноги, затем стал медленно, негнущимися пальцами расстегивать ширинку.

Я с трепетом ожидала продолжения.

Не то, чтобы я так уж возражала против близости с блестящим дипломатом, скорее даже я желала ее, мне он нравился как мужчина, восхищал как интеллектуал, но быть взятой таким образом, походя, как какая-нибудь дешевая девка? С другой стороны, можно ли было оказать сопротивление и не быть на следующий же день выброшенной на улицу? Вряд ли, ох, вряд ли...

Пока я размышляла, Коста вонзил. Ни ласк, ни предварительных игр — счастье еще, что сама по себе ситуация меня сильно возбудила и я была уже мокрой. Он двигался быстрыми, короткими толчками, перемежая их медленными протяжками — явно старался сбросить накопившееся на очередном коктейль-вечере сексуальное напряжение и только. Я терпеливо стояла, ожидая, пока он насытится. Что-то не получалось, он стал раздражаться. Двумя пальцами он постучал по моему крупу. Я обернулась.

— Двигай тазом, дуреха! — прикрикнул он.

Я стала извиваться под ним, возможно, слишком сильно — член пару раз выскочил из переувлажненного влагалища.

— Ослица! — прошипел Коста. — И работай влагалищем!

Я пыталась массировать его член как могла, но опыта не хватало, и я со страхом чувствовала, что он постепенно раздражается все больше.

— Разведи ягодицы, дура! — грубо приказал он.

Я поспешно выполнила приказание.

— Шире! Шире! — требовал Коста.

Я растянула половинки в стороны изо всех сил.

Он удовлетворенно хмыкнул, прицелился — и вонзился во вторую дырочку. Меня трахали в попу! Эта мысль обжигала стыдом, я была убеждена, что подобное мужчины проделывают только с проститутками. С другой стороны, я была сама виновата, что не смогла удовлетворить требования избалованного колумбийца с помощью более приспособленного для занятий сексом органа, и Коста вынужден был воспользоваться более тугим отверстием.

Пока я предавалась своим обычным размышлениям, Коста вышел на финишную прямую: толчки становились все стремительнее и глубже, член все настойчивее и тверже, да и мое собственное возбуждение нарастало — попка оказалась весьма многообещающим местом. Я уже почти добралась до вершины, когда в заднем проходе у меня взорвался маленький теплый фонтанчик, и Коста быстрым движением извлек свой постепенно успокивающийся инструмент. Я буквально не могла поверить в такое невезение и тупо продолжала стоять с широко разведенными половинками, надеясь на чудо.

Но чуда не произошло.

— Долго так будешь стоять, дуреха? Захлопнись! — хохотнул удовлетворенный Коста и ловко щелкнул меня по самой дырочке. Это было так унизительно и обидно, что я чуть не разревелась...

Собственно, и это можно было бы пережить — я уже научилась снимать напряжение, отчаянно мастурбируя по ночам в своей маленькой комнатке, если бы на следующее утро Теодолина за общим завтраком словно бы невзначай не задала мне вопрос:

— Маша, мой муж еще не пытался иметь тебя, а?

Ситуация создавалась угрожающая. Я попыталась тянуть время, чтобы посмотреть на реакцию самого Косты, но его тренированное лицо завзятого игрока в покер оставалось безмятежно-спокойным. Признаться, что он овладел мною накануне? А что, если я его выдам и он разозлится? Скрыть правду? А если он давно уже рассказал жене о своей шалости, и она тут же уличит меня в неискренности? Я хорошо знала, что жестче всего Тео наказывает за ложь...

— Ээ... Ммм..., — невразумительно мычала я, делая вид, что занята сервировкой. Тео спокойно ожидала ответа. Невольно я посмотрела на ее сильные загорелые руки, покоящиеся на белой скатерти, и как-то интуитивно мне стало ясно, что она при всей своей раскрепощенности ни за что не простит мне нашего с Костой ночного, неподконтрольного флирта, а просто жестоко выдерет меня и выбросит на улицу. Не видя лучшего выхода, я нарочито неловким движением смахнула на стол кофейную чашечку.

— Ах! — воскликнула Теодолина. — Семейный фарфор!

Я бросилась на колени собирать осколки, всей кожей ощущая обжигающий взгляд Тео. Мои высовывающиеся из-под скатерти голые ягодицы буквально взывали к немедленному возмездию, я даже специально развела ляжки и прогнулась, чтобы они аппетитно разошлись.

— Я принесу, дорогая, — услышала я из-под стола спокойный баритон Косты, а затем его удаляющиеся шаги.

— Те, что по-длиннее! — крикнула ему вслед Теодолина, жестко ставя ножку мне на круп.

Я прекрасно знала, что она имеет в виду: Коста должен был принести пучок синтетических розог большего размера! Еще несколько секунд мучительного ожидания, шуршание разворачиваемой бумаги — и первый обжигающий удар. О, по-видимому семейный фарфор действительно был дорог сердцу Тео: такой порки я еще не получала. Меня секли безжалостно, с оттяжкой, намеренно доставая в самые нежные места и не позволяя ни на иоту изменить позу. Мой зад быстро покрывался розовым узором, я прогибалась, напрягала мышцы ног, скулила, но не смела скрыться под столом, хорошо зная, что это только продлит выволочку.

Внезапно зазвонил телефон. Тео взяла трубку и по ее ответам я поняла, что она разговаривает с одной из своих подруг.

— Что? Да, немного занята. Нет, секу горничную. Эта идиотка умудрилась разбить чашку из того сервиза. Чем? Нет, естественно, по голой! Конечно, стоит как миленькая — знает, что виновата. Поучаствовать? Отчего же нет, это надолго! Только прихвати что-нибудь свеженькое. Нет, розги есть. Крапива? Конечно, подойдет. Жду!

Она вернулась к столу и на мои покорно подставленные половинки снова со свистом опустились розги.

Мне хорошо было видно под столом, что Косту сильно возбудила ситуация и вид моего исполосованного крупа, который отражался в зеркале.

— Пусть эта скотинка пососет мне! — внезапно предложил он.

— Маша, ты слышала, что сказано? — мгновенно отозвалась Тео.

— И секи больше между ягодиц, по дырочке! И между ног! — подсказал Коста. — Чтобы она лучше потом прочувствовала крапивку!

Мне казалось, что вместо того, чтобы целовать член этого предателя, я просто откушу его! Да, теперь я знала, что ждет меня: иссеченный зад и гениталии будут исхлестаны еще и крапивой, причем в экзекуции будет участвовать не только чета Касаресов, но и их изобретательная гостья. Я представляла, что это будут за жгучие ощущения, но в то же время я испытывала и чувство триумфа: мне все же удалось одержать дипломатическую победу над своей хозяйкой, ловко отвлечь ее внимание от опасной темы, сохранить за собой место. Я понимала, что именно сегодня свершился психологический перелом — теперь я смогу здесь удержаться. И хотя впереди меня ждали и приставания Косты, и очередные наказания Тео, и изощренные игры с ее подругами, я чувствовала себя почти счастливой под обжигающими розгами.