Глава 1

В свите ее величества

Приближался обед, и настроение у Гарика неуклонно портилось. Гарик знал, что после обеда их сразу поведут в спальню, там воспитательница Нина Петровна достанет свой волшебный колокольчик и пока она, прохаживаясь между кроватками, будет мелодично позванивать им, надо будет быстро, очень быстро раздеться и лечь под одеяло. Опоздавшего ожидает наказание — пять минут стояния в проходе между кроватями по стойке смирно. Но опоздавшие бывали редко, а уж Гарик-то всегда успевал нырнуть в прохладные простыни с большим запасом времени. Нет, гнева Нины Петровны он не боялся. Самое худшее для Гарика начиналось потом, после отбоя, когда Нина Петровна уходила к себе.

Разговаривать во время тихого часа запрещалось категорически. Нарушитель опять же ставился практически голым, в одних трусах, посредине спальни на всеобщее обозрение и позор. Разговаривать запрещалось всем, кроме красавицы Азалии. Азалия, злая черноволосая девочка, на голову выше всех в группе, первая красавица и безусловный лидер, выбрала Гарика в качестве мальчика для битья. Как мишень для всевозможных острот и издевательств. Везде и всюду, на прогулках или во время игр, она всегда была в окружении подруг. Они составляли ее свиту. Они всегда были готовы посмеяться над кем-нибудь, на кого укажет их старшая подруга. И горе тому, кто решался им перечить или вступал с ними в ссору. Почувствовав себя в этот момент стаей, травящей одиночку, за которого никто не заступится, девчонки налетали всей оравой, кричали, обзывали, а если рядом не было воспитательницы, то и хватали за волосы, царапались, могли исподтишка плюнуть в лицо или на голову.

Издевались, одним словом. А Азалия почти никогда сама в подобных сварах не участвовала. Натравит своих шестерок, а сама стоит рядышком, любуется как те терзают выбранную ею же жертву, но не вмешивается. Если на шум прибегают воспитательницы, то она как бы ни при чем, подруги ее, естественно, не выдадут, как бы их ни ругали. Наказывают других, ее — никогда. Когда же все успокаивается, и жертва расправы, вытирая слезы, идет умываться в туалет, вот тут-то Азалия любит подскочить незаметно и дать пинка или подзатыльник несчастному или несчастной. Впрочем, девочек она почти никогда не обижала. Даже скорее старалась им покровительствовать, особенно если тех задирали мальчишки.

Вот над мальчишками Азалия издевалась изощренно. И девочки ей в этом помогали с большим у довольствием.

Особенно доставалось Гарику. Таких мук от этой малолетней фурии не получал никто. Как Гарик не старался спрятаться, сидеть где-нибудь в уголке и не привлекать ее внимания, ничего не получалось. Она находила его всюду.

Но самое страшное начиналось во время тихого часа. Кровати Азалии и Гарика стояли рядом, причем кровать Гарика была крайней у стены, через узенький проход стояла кровать Азалии, к ней вплотную кровать ее подружки Вики. Едва ребята затихали по команде "спать" и делали вид, что уснули, Азалия принималась тормошить Гарика.

Вот и сегодня, как обычно, она, о чем-то пошептавшись с Викой, закинула голую свою ножку прямо на кровать Гарика. Расстояние между их кроватками было столь мало, что она легко достала ногой до него и принялась пинать его в бок. Панцирная сетка кровати заскрипела, Гарик испугался, что сейчас войдет воспитательница и его накажет. Скрипеть тоже запрещалось. Азалия это знала и пихалась все сильнее.

— Отстань! — зло прошипел Гарик, стараясь, чтобы его никто не услышал.

— Молчать! — тут же откликнулась Азалия, ничуть не стесняясь и ничего не боясь, зная, что ей все равно ничего не будет за ее проделки. Она всегда умела в таких случаях выкрутиться и сделать виноватым его, Гарика. Поэтому он старался изо всех сил с ней не ссориться, особенно во время тихого часа. Уж больно не хотелось стоять у всех на виду голым...

Он спрятался с головой под одеялом. Прислушался. Девчонки о чем-то опять пошептались, тихо похохотали, потом на него сверху опять опустилась нога Азалии. Теперь она старалась стукнуть его по голове и Гарик еще больше съежился, желаю свернуться калачиком и стать совсем незаметным. Хорошо бы превратиться в лилипутика, подумал он, и затеряться в складках одеяла как в пещерах.

Кровать скрипела, раскачиваемая вредной девчонкой. Наконец ей надоело, что она не может достать Гарика. Азалия подцепила край его одеяла и засунула ногу в его укромную норку, где он безуспешно пытался от нее спрятаться.

Холодная девичья ступня уперлась Гарику в живот. Он даже отпрянул, настолько это было отвратительное ощущение. Но она, почувствовав тепло его тела, сунула ногу еще дальше, нащупывая его грудь и поднимаясь выше, к его подбородку. Гарик резко вынырнул из-под одеяла.

— Отстань... — он инстинктивно испугался, что сейчас Азалия почувствует его отвращение и начнет доводить его своими ногами нарочно, чтобы вызвать в нем обычную его истерику. Почти всегда их ссоры заканчивались тем, что Гарик ревел в голос. Нет, он не плакал, слез никогда не было, просто начиналась дрожь, потом судороги, потом он истерично вопил, сжав кулаки и потрясая ими. Но ударить девчонку он не мог. Никогда. Ни за что.

По тому, как восторженно заблестели хитрые, коварные глазки Азалии, он понял, что она раскусила его страх и теперь решила поиздеваться над ним именно так, как он больше всего боялся. Она была очень сообразительным ребенком.

— Отстань... — в третий раз уже примирительно прошептал Гарик, — Ну что ты от меня хочешь?

Иногда ему удавалось откупиться от злюки. Пирожное, отданное за полдником, или стакан компота, любая, самая лучшая его игрушка, врученная по первому ее требованию, могли спасти его положение. Но так случалось не часто. Чаще, видя, что он боится скандала, Азалия начинала им демонстративно командовать. Она нарочно громко на него кричала, привлекая внимание подруг, чтобы те могли видеть, как она отдает ему нелепые и смешные приказания, которые Гарик тем не менее вынужден был исполнять. Азалия могла запросто на прогулке взять прут и гонять его как лошадку по кругу, разумеется, если их не видела в этот момент воспитательница. Могла закинуть куда-нибудь игрушку и, указав надменно пальчиком ему в ту сторону, с издевкой сказать:

— Ну-ка, сбегай, принеси!

Гарик краснел, бледнел, заикался, готов был провалиться куда-нибудь под землю, но шел и нес кинутую вещь, понимая, что Азалия ни за что от него не отстанет и если он вздумает не подчиниться, то будет такой скандал, что сбегутся все воспитатели и накажут именно его. Потому, что в таком случает Азалия мигом заревет, нажалуется, что это он ее ударил и его непременно накажут. Причем накажут очень строго. За Азалию всегда и всех наказывали почему-то строже всего. Гарик не знал, почему. Да и никто не знал, почему так, но все принимали это как должное. Как и то обстоятельство, что Азалия на каком-то особом положении в саду. Ей позволено все. Ее шалости никто не замечает, зато любая ее жалоба — практически смертный приговор.

— Что тебе от меня надо... — уже совсем тихо прошептал он, все еще надеясь чем-нибудь откупиться от этой вредины.

Но Азалия смотрела на него сквозь хитрый прищур, сложив губки бантиком. В глазах ее бегали чертики, не предвещавшие Гарику ничего хорошего.

— А ты не прячься... — совсем не зло, а как-то даже дружелюбно сказала она и перевела этот хитрый взгляд с него на свою ногу. И пошевелила пальчиками.

Гарик скосил глаза на эти маленькие пальчики с розовым лаком на ноготочках. Азалия особо гордилась своим педикюром. Она показывала его всем своим подружкам, и все молча восхищались, какая она уже почти взрослая.

— Вот так... — проговорила Азалия и снова уперлась своей ножкой Гарику в грудь, отодвинув одеяло. — Витязь у моих ног!

Она сказала это самодовольно улыбнувшись и на секунду повернулась к подруге.

— Вика, помнишь, как в том кино... — она кивнула на Гарика, — Витязь у моих ног!

И снова весело засмеялась, так громко, что с соседних кроватей на них стали смотреть и тоже улыбаться мальчишки и девчонки. Гарику стало не по себе. Это было жутко унизительно, ее нога прямо перед его лицом, да еще эти ее издевательства... Он грубо оттолкнул ногу и снова закутался в одеяло.

У Азалии вспыхнули глаза.

Она настырно полезла ногой ему под одеяло.

— Не смей прятаться! Ну! — она засунула ступню снова ему под одеяло и уперлась прямо в лицо.

Гарик обозлился и уже хотел сказать ей что-то обидное, но снова сдержался и решительно отвернулся к стенке. И тут же услышал пискляво-ябедный голосок Азалии:

— Нина Петровна, а что Гарик ко мне пристает!

Все, понял Гарик, сейчас его накажут! Стоять ему перед всеми голым, как пить дать...

Он повернулся и зашипел:

— Не ори!

— А ты не отворачивайся! — издевательски улыбаясь тут же ответила Азалия. — Только попробуй, отвернись! Сразу же пожалуюсь, что ты мне спать не даешь!

Гарику очень хотелось сказать ей что-нибудь обидное, но он понимал, что этим только разозлит ее и ухудшит свое положение. А пока он молчал, Азалия опять нагло сунула ему под одеяло свою ногу и приказала, впрочем, довольно ласково:

— Погрей мою ножку!

Он взял холодную ступню девочки руками, стараясь ее согреть. Подошва была влажная, Гарику совсем не хотелось трогать потную девичью стопу, а тем более ее греть. Но приходилось терпеть. Он усиленно соображал, как бы побыстрее от нее отвязаться, но так, чтобы она сообразила, что он стыдится и нервничает. Иначе Азалия будет нарочно его мучить. Он это знал.

— Вот — моя грелка, — Азалия повернула голову к своей подруге Вике и они вместе засмеялись. Кто-то из девчонок привстав тоже стал хихикать. И тут в дверях появилась Нина Петровна.

— Это что там за смех такой? — грозно поинтересовалась она у вмиг притихшей группы. Все разом закрыли глаза, Азалия убрала ногу и Гарик, вздохнув свободно, спрятался в темноту под одеяло.

С замиранием сердца он прислушивался, втайне надеясь, что воспитательница простоит подольше и его мучительница уснет за это время. Но Нина Петровна видимо быстро ушла к себе, потому что юная деспотичная особа вновь посягнула на его покой и сон. Холодная противная пятка пролезла в его укрытие и принялась шарить отыскивая его, Гарика.

Это было практически невыносимо. Гарик решил терпеть во что бы то ни стало и не вылезать наружу. Он слышал тихое хихиканье Азалии, ощущал в темноте как ее нога скользнула по его груди, руке и поднявшись выше коснулась его лица. Он отпрянул, но девочка уже не давала ему увернуться от ее ножки, она упорно старалась прижать подошву к его губам или носу.

— Не смей прятаться! — приговаривала она смеясь, — Не смей, не смей, не смей!

Почувствовав его теплое дыхание и ощутив, наконец, пальчиками своей ножки губы Гарика, Азалия под хохот своей подруги произнесла:

— Ну не хочешь вылезать — как хочешь! Сиди там и нюхай мою ножку! Давай, давай, нюхай! Ну!

Гарик понимал, что это слышат не только Вика и ближайшие соседи и соседки по кроватям, но и наверняка все в спальне. Ему стало невыносимо стыдно и он с ненавистью рванул одеяло...

Слезы выступили на его глазах, рыдания душили его.

— Ну что тебе от меня надо! — прошептал Гарик, в отчаянье глядя в глаза Азалии.

Она удивилась, заметив, что мальчик готов расплакаться. Она еще никогда не доводила его до слез. Его отчаянье приятно удивило ее. Неужели он вот-вот расплачется? Черные коварные глаза маленькой фурии сощурились, она хитро улыбнулась и сказала:

— Поцелуй мне ножку, тогда отстану!

Гарик даже зажмурился от такого позора. Целовать ногу этой... Этой... Он даже не смог про себя придумать, как бы обозвать ее мысленно пообиднее. Нет! Ни за что он не сделает этого. Никогда.

Гарик молча злобно плюнул на подставленные для поцелуя пальчики. И гордо закрыл глаза. Будь что будет, решил он.

Азалия молча изо всей силы огрела его подушкой, Кровать ее заскрипела и она тут же захныкала на всю спальню.

— Нина Петровна! Нина Петровна! — заскулила она. — А Гарик у меня подушку отнял!

И тут же сама бросила свою подушку на его кровать.

Вошла воспитательница, увидела, что Гарик держит подушку Азалии в руках и тут же, без особого следствия назначила наказание.

— Гарик! Встань и выйди сюда! — палец Нины Петровны указал на лобное место между рядами кроватей.

Стоять по стойке смирно, в одних трусах, когда на тебя ехидно смотрят все вокруг, и самое главное, терпеть насмешки виновницы твоего позора, — это было выше Гариковых сил. Слезы текли по щекам, грудь сотрясали рыдания. Пять минут показались вечностью. Когда же срок наказания истек и ему разрешено было лечь, Гарик снова увидел издевательски-насмешливый взгляд Азалии. Едва Нина Петровна ушла, как вредная девочка снова протянула ему ногу.

— Поцелуешь — отстану. Ну!

Гарик понимал, что сейчас она устроит еще что-нибудь и он опять окажется виноватым. Снова стоять и дрожать от холода казалось ему невозможным. И что делать? Пальчики ее ноги подбирались к самому его подбородку.

— Целуй, давай! Живо! — смеялась девочка. — Я кому сказала?!

Гарик зажмурился и... Поцеловал.

Она тут же убрала ножку, отчего-то хмыкнув. Но слово сдержала — за весь тихий час ни разу не потревожила Гарика.

...Однако после этого случая жизнь Гарика изменилась и весьма существенно. Теперь Азалия не отпускала его от себя буквально ни на шаг. В тот же день, после тихого часа и полдника, как всегда была прогулка. В раздевалке девчонки как обычно собрались стайкой возле своего лидера — Азалии. Они о чем-то перешептывались, весело смеялись, заговорщически перемигивались. И потому одевались долго, Нине Петровне пришлось их даже подгонять. Она отвлеклась на минутку и тут Азалия подошла к Гарику и, взяв того за руку, повела к своему шкафчику, в котором хранились ее вещи.

— Помогай мне одеваться, ты...

Она рукой указала на свое пальто. Девочки из ее свиты притихли, с насмешливым видом наблюдая за реакцией Гарика. Он попытался было отнекиваться, пробурчал что-то вроде "сама оденешься", но тут Азалия схватила его за ухо и больно выкрутив его негромко проговорила:

— Давай, одевай мне пальто. А то всем расскажу, как ты мне ноги целовал! Понял?

Гарик моментально почувствовал, как вспыхнуло от стыда его лицо. Такого коварства он не ожидал и стоял совершенно растерявшись. Ему казалось, что девчонки, собравшиеся вокруг и так все знают и сейчас поднимут его на смех.

Азалия снова прищурила глазки и явно издевательским жестом указала на пальто. Стало ясно, что ничего другого ему не остается. Пришлось подчиняться. Гарик молча, пряча глаза, подал ей пальто. Азалия кокетливо протянула ручки назад, совсем как взрослая чуть присела, когда он насупившись помогал ей одеться.

— Как мило, — сказала Нина Петровна другой воспитательнице, кивая на эту сценку. — Совсем еще мальчик, а уже джентльмен растет.

А Азалия, застегивая пуговицы, кивнула Гарику как своему слуге:

— Сапоги одевай! — и выставила ножку вперед.

Девчонки замерли в восхищении. На их лицах светился восторг и упоение. Они завидовали своей командирше черной завистью.

Гарик в этот момент был уверен, что его уши сейчас загорятся от стыда. Он присел на корточки, достал из шкафчика оранжевые резиновые сапожки Азалии и стал кое-как натягивать на подставленную ему ножку злой и властолюбивой девчонки. Ему казалось, что вес сейчас смотрят только на них, что все смеются и издеваются над его унижением и как только он закончит обувать Азалию все станут его дразнить и житья отныне не будет...

Но, как ни странно, этой весьма пикантной мизансцены никто кроме воспитательницы и девчонок из свиты не заметил. Азалия гордо, по царски протянула Гарику вторую ногу, при этом она, чтобы сохранить равновесие оперлась рукой об его голову.

Во дворе играли и по заданию Нины Петровны собирали опавшие осенние листья. Каждый должен был собрать как можно больше разных листиков. Все время, пока длилась прогулка, Азалия ни на шаг не отпускала от себя Гарика. Она таскала его по всем закоулкам парка, велела приносить ей листья целыми охапками, сортировала их, потом гнала его снова и снова.

А когда стемнело, и пора было возвращаться к ужину, Азалия потащила Гарика прямо к своему шкафу раздеваться. И опять та же жуткая процедура, только теперь он должен был снимать с нее пальто. И, конечно же, сапоги. На этот раз Гарик твердо решил, что ни за что не будет больше прислуживать ей. Такого унижения он больше не вынесет.

Он помог ей снять пальто и тут же, повернувшись, отправился раздеваться сам. Не тут-то было. Рука Азалии схватила его за шиворот и, повернув его к себе, черноглазая девочка грозно сказала:

— Куда? А сапоги? Забыл? Ну-ка, снимай!

И выставила вперед свою ножку. Унижаться перед этой наглой девчонкой, да еще при всех, в том числе ее подругах, для Гарика становилось невыносимым.

— Не буду... — чуть не плача ответил Гарик.

— Будешь! — надменно улыбнулась Азалия. — Забыл, как ноги мне сегодня целовал? А?

И тут же повернулась к сидевшей на скамейке и разувавшейся подружке Вике.

— Вик, а ты видела, что Гарик мне сегодня в тихий час делал?

Вика удивленно захлопала глазами. Азалия присела с ней рядом, снова вытянула ножки. Кивнула на них Гарику.

— Ну, будешь с меня сапоги снимать?

Она давала ему последнюю секунду на размышление перед вечным, несмываемым позором. Гарику казалось, что сердце его останавливается.

— Выбирай, — продолжала издевательски насмехаться над ним его мучительница, — Или будешь только мне прислуживать, или заставлю всем нашим девчонкам сапоги снимать и одевать каждый день! Или вес расскажу! Ну!

"Последний раз!" — подумал Гарик приседая к ее ногам и стаскивая мокрый резиновый сапог Азалии.

Глядя снизу вверх на свою мучительницу, Гарик понял, что отныне он — в свите. В свите ее величества.

Глава 2

Подвал

Утром в пансионате было очень холодно.

Гарик, отвечавший за печки, старался вовсю. Он таскал обрезки досок с хоздвора, пытался растопить все шесть печек в пансионате, но ничего не получалось. Доски прогорали, не давая тепла. Гарик торопился, отлично понимая, что его ждет, если он не успеет хотя бы до завтрака.

Измазанного и усталого его повстречала в коридоре директриса, которую все называли просто Мадам. Гарик хотел было прошмыгнуть незаметно, но Мадам остановила его, пристально глядя ему в глаза. Она всегда, прежде чем что-то сказать, долго вглядывалась человеку в глаза, то ли гипнотизируя, то ли пытаясь прочитать мысли.

— В чем дело? — голос ее был очень строг и Гарик понял, что он пропал.

— Извините, Мадам... Я не успел... Дрова... плохие попались, — лепетал он, отлично понимая бесполезность слов и оправданий.

— Мерзавец! — вдруг прошипела Мадам неожиданно злобно. — Как ты смеешь еще оправдываться! Весь пансионат из-за тебя умирает от холода!

Гарик сжался, чувствуя, что сейчас его разорвут на куски. Реакция Мадам была уж слишком злобной.

Мадам гордо выпрямила спину и вздернула голову.

— Ты будешь наказан сегодня. Два часа в подвале!

Гарик вздрогнул. Он, как и все воспитанники прекрасно знал, что такое подвал. Абсолютная тьма, сырость и жуткое шевеленье вокруг. Писк, шорох, шелест — крысы. Едва закрывается над головой люк, как вокруг тебя начинается страшный хоровод этих грызунов. Невозможно не только присесть, но даже просто спокойно стоять нельзя. Крысы лезут на ноги, они ощупывают тебя своими холодными лапками, знакомятся.

Определяют, кто ты: враг или еда? Если стоишь и не двигаешься — еда. Если брыкаешься — враг.

Ужас начинается сразу, как только захлопывается над тобой тяжелая, деревянная крышка люка. Все, кто попадал сюда, начинали тут же истошно орать, реветь, умолять о прощении и клясться больше никогда в жизни не нарушать режим. Больше получаса здесь не просидел никто. Начиналась дикая истерика, и провинившегося приходилось отпускать. Обычно они выползали из подвала на четвереньках, потому как колени подкашивались еще там, в этой преисподней, и подползали к Мадам, рыдая от счастья, обливаясь слезами и благодарили за вновь подаренную жизнь. Потом хватало лишь одной угрозы, лишь слова "подвал", чтобы превратить человека в покорное, бессловесное существо, готовое на любое унижение и подлость, только бы не попасть в это запредельное узилище...

И вот теперь Гарику предстояло провести там целых два часа!

Нет, конечно, это невозможно. Это смертный приговор, и Мадам это отлично знает. За два часа от него там хорошо, если останутся косточки. Гарик даже присел на корточки, так плохо ему сделалось. На лбу выступил холодный пот, в животе поднялась тошнотворная волна. Руки задрожали. Что делать?

Конечно, еще есть время. Наказания обычно осуществляются вечером, после ужина. Но говорят о них всегда заранее, чтобы жертва весь день представляла себе, что ее ждет, и мучилась бы ожиданием. Гарик это знал. Как знал он и то, что просить, умолять о прощении бесполезно. Сердца у Мадам нет, это подтвердит любой воспитанник пансионата.

Что делать?

Весь день Гарик ходил как сомнамбула. С ним говорили — он отвечал невпопад. Слух о его наказании, вернее казни быстро распространился среди воспитанников, и потому все смотрели на Гарика кто с сочувствием, кто со злорадством.

Но каждый в душе радовался, что это не ему предстоит вечером сошествие в ад. И каждому хотелось посмотреть, как это будет происходить...

И вот ужин. После ужина, по распорядку дня в каникулы — телевизор. Смотреть можно долго, аж до десяти, до отбоя. Но это для всех, кто не наказан. А ему, Гарику предстоит совсем другое кино. Фильм ужасов, с его участием в главной роли.

После ужина его вызвали к Мадам в ее кабинет, поэтому никто из воспитанников не пошел смотреть на экзекуцию. Приближаться к кабинету всесильной начальницы без особой необходимости было мало желающих. Все предпочли телевизор. Каникулы заканчивались и последние денечки относительной воли были сладки.

Гарик шел в кабинет как на эшафот. Ноги были ватными, голова кружилась. Жить уже не хотелось и было ясно, что очутившись там, в жуткой темноте, он рухнет без сознания и будет наверняка загрызен сворой этих злобных грызунов. Он даже не почувствует, как они накинутся на него, вонзят свои острые, отравленные помойкой зубы, в его тело, лицо, руки, как они перегрызут вены и станут мелкими глотками поглощать его кровь...

Он в полубессознательном состоянии пошел в кабинет. Видимо, он выглядел слишком бледным, так как Мадам поинтересовалась его здоровьем. Если наказываемый был болен, то наказание откладывалось. Это правило Гарик знал. Его ужаснула сама мысль о том, что может быть, наказание будет перенесено неизвестно на сколько и предстоит все эти дни жить и умирать каждую ночь от такого страшного сна...

Нет, он здоров, пусть Мадам не беспокоится. Он здоров и готов.

Мадам чему-то тихо усмехнулась. В кабинете, кроме нее сидела ее племянница — Азалия. Гарик старался на нее не глядеть. Наверняка ведь пришла специально полюбоваться на его, Гарика отчаянье и предстоящие страдания. Она очень любила такие вещи. Всегда присутствовала при порках, иногда сама помогала связывать жертвам руки, но особенно ей нравилось смотреть, как опускали в подвал. Это было ее любимым развлечением. Она постоянно шпионила за всеми, доносила обо всем, интриговала лишь бы кого-нибудь в результате ее хитростей и подлостей наказали и ей можно было бы при этом присутствовать и наслаждаться зрелищем чьих-то страданий.

Они видимо говорили о нем, Гарике, до того, как он вошел.

— Ну раз ты ничего не хочешь сказать, то... Изволь отправится в подвал. — заключила Мадам спокойным, почти ласковым тоном. — Вот Азалия тебя проводит.

Это было еще хуже. Гарик прислонился спиной к дверному косяку. Вот оно что. Азалия будет его палачом, это она опустит лесенку туда, вниз, это она захлопнет люк и будет стоять на нем сверху и слушать его отчаянные крики...

Надо было еще поблагодарить за наказание. Если не благодаришь — будет еще хуже. Хотя куда ж хуже-то?

Но Гарик привычно поблагодарил. И вышел. Азалия встала и последовала за ним.

Они прошли по гулкому, пустому коридору. Спустились на второй этаж. Здесь слышались голоса, за стеной воспитанники смотрели телевизор. Через весь этаж надо было пройти, чтобы спуститься уже по другой лестнице на первый этаж, в кладовку, где и располагался злополучный люк...

Весь путь Азалия весело болтала, не забывая подталкивать Гарика в спину, как самый настоящий конвойный.

— Ну, подумаешь, два часа... — посмеивалась она, — Это как два урока и перемена. Недолго... Главное — брыкайся и кричи, тогда крысы... Они не тронут, они тебя сами испугаются.

Гарик вздохнул. Споткнулся даже в темноте. Они вышли на лестницу, ведущую на первый этаж.

— А знаешь... — неожиданно остановилась Азалия. — Я подумала... Ведь сейчас Мадам уедет. Я точно знаю, она позвала шофера и сказала, чтобы он заправил машину.

Гарик молча смотрел ей в глаза.

— Я могла бы... — Азалия кокетливо улыбнулась. — Знаешь, я могла бы спрятать тебя где-нибудь. И никто не узнает.

— Скажи, а тебе велено меня держать там, в подвале, все два часа? Не меньше? — спросил ее Гарик, стараясь, чтобы голос его звучал как можно тише, так незаметнее дрожь и страх.

— Конечно. А ты что думал? Все два часа, по будильнику. Так что смотри...

Она снова издевательски улыбнулась.

Гарик опустил голову, снова прерывисто вздохнул. Он был рад этой остановке в пути, но понимал, что сколько не оттягивай время, а все равно идти на эшафот придется.

— Что ты хочешь за это? — наконец решился спросить он.

Азалия рассмеялась, довольная произведенным эффектом.

— А ничего! — весело ответила она. — Просто попроси меня. Попроси меня как следует, хорошенько! И все.

— Попросить?!! — удивился он. — Просто попросить, и все?!!

— Да! — кивнула Азалия. — Только хорошенько попроси. Как следует.

— А как следует? — быстро спросил он, ухватившись за эту возможность постоять тут, на темной лестнице и никуда не идти.

— Ну, что, ты сам не знаешь, как надо просить? — тоже удивилась она.

Гарик пожал плечами.

— Подумай сам, — она недовольно наморщила лобик и он понял, что сейчас она передумает и снова погонит его к страшной кладовке. Надо было постараться заговорить ей зубы, увлечь разговором, чтобы подольше оставаться здесь...

— Ну хорошо, Азалия, милая, хорошая, пожалуйста, — быстро затараторил он, уговаривая ее помочь ему.

— Ну, — рассмеялась она, — ты совсем дурак! Не так просишь!

— А как надо?

— А ты подумай! — кокетничала она, явно издеваясь над ним и наслаждаясь этими издевательствами. — Подумай хорошенько! Встань на коленочки, разжалоби меня!

Азалия стояла раскинув руки по перилам лестницы, поставив одну ножку на ступеньку выше, поглядывая себе под ноги.

Гарик без колебаний встал перед капризной девчонкой на колени. Он был готов простоять так все два часа положенного наказания, лишь бы оставаться здесь, и не идти никуда.

Она закинула голову, как бы смеясь над ним, покачала бедрами.

— Вот так! Правильно! А теперь давай — проси! Я жду!

— Милая Азалия, прошу тебя, пожалуйста, помоги мне, я не смогу там, в этом подвале... — начал он канючить, но Азалия прервала его.

— Перестань кривляться! Я сказала — проси, как следует! Или — пойдем в кладовку. А то скажу Мадам, что ты хотел сбежать, так тебя там до утра запрут!

Гарик почувствовал, что это она серьезно.

— Пожалуйста... — тихо, едва сдерживая дрожь и рыдания проговорил он, — пожалуйста, не надо... Азалия!

Она внимательно поглядела на него сверху вниз. В его тоне уловила страх и это ей понравилось.

И тут на лестницу выскочили две девчонки, смеясь и оживленно о чем-то болтая. Они увидели Азалию, Гарика стоящего перед ней на коленях и остановились пораженные увиденной мизансценой.

— Мы вам не помешали? — кривляясь, спросила одна из девочек.

Гарик был готов провалиться сквозь землю. Теперь он точно обречен. Сейчас придется идти в кладовку...

Но Азалия ничуть не смутилась. Наоборот, казалось, чужое присутствие ее только раззадорило.

— Подумаешь, — пожала она плечами, — Гарик мне тут в любви объяснялся! Правда, Гарик?

Он кивнул. А что оставалось?

— Ооо... — хихикали девчонки. — Ну-ну, продолжайте!

— Продолжай, Гарик! — тоже улыбнулась Азалия. — Что же ты! Я жду!!!

Пришлось подчиняться.

— Азалия! — начал он, — Милая! Я тебя люблю!

Одна из девочек захлопала в ладоши. Другая что-то зашептала ей на ухо, хихикая и прикрывая рот ладошкой. Гарик покраснел.

Азалия презрительно смотрела на него. Было видно, что все это ее злит и сейчас все разговоры кончатся.

— А ну-ка... — она указала пальцем на свои босоножки. — Поцелуй!

Гарик аж задохнулся от стыда и смущения. Девчонки раскрыли рты и замерли в ожидании, что он станет делать.

А Гарику казалось, что сердце его сейчас выскочит из груди. Стыд буквально застилал ему глаза. Что делать? Он опустил голову, поглядел на ее малиновые сабо, на ее белые носочки. Поцеловать? Или идти туда, в подвал?

Девчонки за спиной издевательски ржали. Минуту он медлил, не зная как поступить. Но вот девчонки, пошептавшись, куда-то исчезли. Гарик взглянул на Азалию.

— Пошли, — вздохнула она. — Раз не хочешь целовать, — пошли. Тебя ждут крыски!

Последние слова она проговорила зло. Он тут же нагнулся и несколько раз чмокнул лаковую кожу ее босоножек.

— Не надо! — она пнула его в плечо подошвой. — Поздно! Надо было раньше, когда я говорила. А теперь — поздно...

Они спустились в кладовку. Все, теперь действительно было все кончено. Тяжелый люк был отодвинут, лесенка спущена вниз. Увидев жуткий черный подвал, Гарик почувствовал как ноги его подкосились, он был на грани обморока.

— Пожалуйста, умоляю... — повалился он в ноги Азалии и стал как безумец обнимать их и покрывать поцелуями.

Она пододвинула стул, присела.

— Боишься? — спросила она.

Он закивал. На глаза навернулись слезы. Воля кончилась. Будь тут хоть весь их класс, он валялся бы в ногах у этой вредины, ничуть не смущаясь этого. Спускаться туда, в подвал сил не было.

Она вытащила ногу из босоножки, ткнула ему в лицо:

— Ну-ка, сними носочек!

Гарик послушно стащил с ее ноги беленький кружевной носок. Азалия пошевелила пальчиками перед его носом.

— А теперь — поцелуй пальчики!

Уже ни о чем не думая, Гарик припал губами к этим пальчикам и стал быстро, легко, едва касаясь, целовать их.

Азалия похихикивала. Ей нравилась эта ласка ее ног, она подставляла к его губам свою ногу с разных сторон. И пальцы, и подошву, и пяточку и снова пальчики...

— А вторую! — она протянула ему другую ножку.

Так же послушно Гарик разул и ее. Снял носок, стал целовать. Азалия откровенно блаженствовала. Она улыбалась, мурлыкала, закидывала голову назад, потягивалась, сжимала колени. Кайфовала, одним словом. И ничуть этого не стеснялась.

— Вот так-то — наконец проговорила она. — Я же предупреждала — все равно заставлю мне ножки целовать! Никуда не денешься... А теперь...

Она подождала секунду и неожиданно закончила:

— ...Полезай-ка ты в подвал! Я передумала!

Гарик замер от ужаса. Люк был открыт, оттуда слышались шорохи и попискивания. Крысы ждали свою добычу.

Забыв о гордости Гарик, зарыдал.

— Пожалуйста, не надо... пожалуйста... — стонал он.

— Пошел-пошел! — отталкивала его ногами Азалия и голос ее был непреклонен. — Ну, быстро! Вниз!

Он спустился по лесенке, дрожа всем телом. Еще секунда и мрак накроет его. Внизу шелестели какие-то тени, сейчас они набросятся и...

Гарик зарыдал во весь голос:

— Азалия! Миленькая! Прошу! Я буду тебе ножки целовать и лизать каждый день! Прошу! Умоляю! Прости! Буду ноги лизать! Пожалуйста!

Она сидела все так же презрительно улыбаясь, слушая его рыдания.

— Одень носки! — приказала она, вытянув в его сторону ноги. Гарик повиновался, трясущимися руками стал натягивать на только что обцелованные им девичьи ноги беленькие носочки. Азалия дождалась, пока он закончит, сама надела сабо, встала над ним. Из люка теперь торчала лишь голова. Она подняла крышку и опустила ее почти ему на голову. И тут же встала на люк. Гарик заверещал там, в подвале, от ужаса или от укусов крыс, она точно не знала, но очень хорошо представляла себе, что он сейчас там чувствует.

Глава 3

Новое назначение

По утрам еще было привычно холодно, но солнышко уже припекало. Гарику приходилось откапывать из-под снега последние поленницы, откалывать с дров налипший, замерзший снег, грузить поленья на санки и тащить их через весь парк. Это днем снег станет рыхлым и мокрым, а по утрам он еще твердый как лед, скользкий, санки на нем прыгают и норовят перевернуться.

Утром надо сделать четыре ходки, чтобы хватило на каждую печку. Гарик торопился, не успеешь до завтрака, во-первых, останешься голодным, во-вторых, Мадам задаст трепку. Хорошую трепку. Что-то последнее время она слишком часто придирается к его, Гарика работе. Не иначе как хочет снова посадить его в подвал. Или Азалия на него настучала? Всем ведь известно, что по вечерам она подолгу сидит в комнате своей тетки и подробно рассказывает, кто что делал, кто с кем и о чем говорил, кто как себя ведет и о чем думает. Мадам часто даже не появлялась в пансионате целыми днями, но знала досконально все обо всех. И делала оргвыводы.

Страшные оргвыводы. По субботам провинившихся пороли, на воскресенье им давали какую-нибудь работу так, чтобы был занят весь выходной, до вечера. Обычно драили лестницы, полы в коридорах, классы. За работой штрафников следила старшая воспитательница Евдокия Павловна — коротконогая полная женщина. А Азалия любила прохаживаться перед ползающими на карачках мальчишками (мыть полы их заставляли только вручную, швабру не давали) и придираться к их работе. "Тут плохо вымыто", "там протри еще раз", "давай как следует, а то будешь снова перемывать" — издевалась она и не дай бог кто пытался огрызнуться. Тут же бежала жаловаться. Тогда уже дерзившего ожидала порка.

Порола Евдокия. Длинной бамбуковой тростью. От нее уже с первого удара на попе появлялись багровые полосы, а после десятка-другого ударов синяки держались неделю. Редко кто мог выдержать за один раз больше пятидесяти ударов. Падали, орали так, что приходилось завязывать рот, бились в истерике. Больше полусотни горячих делили на два раза, так, чтобы наказуемый получив половину утром, мучился бы весь день, в ожидании второй порции.

Гарик уже было собрался везти нагруженные санки, как увидел, что к нему не спеша приближается Азалия. Она гуляла по парку и заметив его решила навестить. "Не к добру это", — успел подумать Гарик и поспешил впрячься в санки, изображая усердие и озабоченность работой. Может, так меньше станет приставать и издеваться?

Но Азалия была серьезна. Она преградила ему путь и спросила, что это он делает.

— Как, — удивился Гарик, — дрова вот везу. Мне ж печки топить надо.

— А вот и не надо тебе топить никакие печки, — улыбаясь, ответила девочка и кокетливо повела плечиком. — Ты, что, не знаешь, что ты больше не истопник?

— Нет, — искренно удивился Гарик. — А кто теперь будет печками заниматься?

— Печками... — Азалия обошла его санки с горой дров, которые он так старательно складывал, пихнула их ногой, дрова рассыпались. — Печки теперь будет топить Веня Габов.

Гарик удивился. Венька ничего не делал, ему единственному разрешалось вставать позже подъема, он даже на уроки ходил во вторую смену, а по вечерам исчезал куда-то и возвращался поздно ночью, но чаще спал неизвестно где. Однажды, правда, Гарик видел, как Веня выходил рано утром из комнаты Мадам, но значения этому не придал, подумал, что Веньку вызывали для взбучки. Но странно, никто не видел, чтобы его когда-нибудь наказывали. Нет, Веня Габов ходил в любимчиках.

И вот теперь его — в истопники? Гарик с подозрением поглядел в глаза Азалии, не врет ли? Может, опять издевается?

— Но ведь... — начал он неуверенно зондировать почву, — Венька ничего не делает. Да и не умеет наверное...

— Ничего, научится! — зло усмехнулась Азалия. — Кстати, ты будешь теперь выполнять его обязанности...

Она как-то двусмысленно заулыбалась и ущипнула Гарика за щеку.

— И благодари меня! Это я тебе помогла!

Гарик был в замешательстве. Что это за новая работа его ожидает? Что такого делал Веня, что теперь предстоит делает ему? И почему об этом ему сообщает Аза?

Что-то тут было не так. Гарик вздохнул и решил тащить санки, а там будет видно. Может, Азалия все это наврала, чтобы сбить его с толку. Мало ли что может прийти в голову взбалмошной девчонке.

Но вот дрова, которые она нарочно раскидала... Эх, в сердцах подумал Гарик, дать бы ей хорошего пинка под зад, так, чтобы не мешалась бы и знала свое место! Он постарался, чтобы по выражению его лица она бы не догадалась о его мечтах.

Гарик присел на корточки, стал вновь складывать дрова на санки. Азалия, видя, что он ей не верит и вовсе не собирается благодарить подошла и встала так, что Гарик понял — едва он сложит поленницу, она снова разбросает ее. Она даже подняла ногу в изящном коротком сапожке и поставила ее на санки.

— Ну, я жду... — серьезно сказала она, и Гарик понял, что, скорее всего это не розыгрыш. Похоже, его судьба действительно меняется. Вот только к лучшему ли?

— Благодарю, Аза... — промямлил Гарик, понимая, что она не отстанет, пока не получит то, что хочет.

Девочка усмехнулась. Ей понравилась покорность в его голосе. Хорошо, что он привык слушаться ее и не пытается даже перечить. Хорошо. Но вот такая благодарность ей не нужна.

— Благодари, я сказала! — прикрикнула она на мальчика. А не то передумаю, и будешь таскать свои дрова здесь еще год! Ну!

— Спасибо тебе большое... — затараторил Гарик, — Я за все тебе очень признателен...

Ей это, похоже, надоело. Она обошла санки и, пригнув сидящего на корточках Гарика села ему на шею.

— Так, если не хочешь благодарить, как следует, в ножки мне кланяться, то будешь теперь меня возить верхом! Понял?

Она поерзала, устраиваясь поудобнее.

— Пошел!

Гарик быстро понял, что как ни трудно одновременно тащить санки и вредную подругу на своих плечах, а именно это ему и предстоит. Азалия ни за что теперь не слезет с него. Она придумала себе новое развлечение и еще одно издевательство для него. И никуда он не денется, — будет тащить ее на себе. Хорошо бы этого никто не увидел.

Гарик поднялся на ноги, одной рукой обхватил ногу Азалии, чтобы ей было удобно держать равновесие, другой потянул за собой санки.

Это был какой-то кошмар! Тащить на плечах здоровую деваху, почти ровесницу, да еще волочь за собой санки с дровами! Уже через десяток шагов Гарик закачался и понял, что сейчас рухнет под этой невозможной ношей. Он остановился, переводя дыхание.

— Но, лошадка! — пришпорила его пятками Азалия.

Гарик поплелся дальше, лихорадочно соображая, чем бы таким отвлечь Азу от этого чертового катания. Лишь бы не показать, что ему невыносимо трудно, лишь бы в ней не проснулся ее злой издевательский гонор. Тогда она будет нарочно мучить его, видя, что он не в состоянии выполнить ее приказ. И этой пытке не будет конца. Ей то что, ее никто не накажет за его опоздание и холодные печки. А ему придется отвечать перед Мадам и никакие оправдания в расчет приняты не будут. Жаловаться на Азалию все равно, что жаловаться на самого себя...

Гарик плелся, покачиваясь и задыхаясь. Пот уже струился по лбу, заливая глаза. Спина болела, ноги подгибались. Он теперь останавливался почти каждые пять-десять шагов, отдыхал, снова двигался, с мольбой взирая на едва приближающиеся двери дома.

Только бы дотащить, только бы не упасть!

Стало плохо. Гарик присел на корточки, едва не уронив не ожидавшую Азалию. Она недовольно схватила его за ухо, впилась ногтями расцарапывая кожу едва ли не до крови.

— Ну, чего сел? Вперед, я сказала! Ну, лошадь!

От отчаянья Гарик захныкал. Он что-то часто в последнее время стал рыдать беззвучно и бесслезно.

— Устал? — измывалась над ним его наездница. — Ну ладно, не буду тебя мучить. Довези меня быстренько до дома, а санки потом дотащишь, — милостиво разрешила девочка.

Гарик быстро потащил ее к дверям. Так было легче и он добрался довольно быстро, отдохнув всего лишь один раз. Когда Азалия неохотно слезла с его плеч, она поднесла к его губам свою теплую ладонь и приказала:

— Целуй ручку даме!

Гарик поцеловал.

— Молодец, моя лошадка! — похвалила она. — Теперь всегда будешь меня возить! — и поднесла к его губам вторую ладошку. — Целуй! Привыкай!

Привыкай.

Гарик и не знал, что теперь это слово станет для него самым главным.

После завтрака его позвали к Мадам. Позвала Евдокия Павловна, но по ее тону, Гарик понял, что это не наказание. Его ожидает что-то другое. Неужели Аза была права, и его заставят делать что-либо еще? Но что?

Он с трепетом переступил порог комнаты директрисы. Веня Габов был уже там, он стоял пунцовый и уши его горели как два рубина. Рядом, ухмыляясь, стояла Азалия. Похоже, это она надрала мальчику уши.

— Гарик, — холодно произнесла Мадам, — Ты больше не истопник. Печки — твоя работа, — обратилась она к Вене. — Понял?

Веня кивнул, но тут же поправился:

— Я все понял, Мадам...

И слегка поклонился, как было предписано этикетом пансионата.

А ты... — Мадам помедлила, словно что-то вспоминая и поглядывая на Гарика как-то по-особенному. Ты отдыхай пока... Придешь сегодня вечером. Евдокия Павловна объяснит тебе, что ты теперь будешь делать.

На этом аудиенция была окончена. А вот необычные приключения только начинались.

Глава 4

Приглашение на казнь

Не успел еще Гарик спустится на первый этаж, как сверху, с лестницы его окрикнул голос Азалии:

— Эй, Гарик... Ну-ка, иди сюда!

Сердце мальчика екнуло в недобром предчувствии. Он вернулся. У дверей кабинета Мадам стояла Аза, с ней Веня Габов. Венька опустил голову так, чтобы никто не мог разглядеть его лица. Было видно, что он чего-то мучительно стесняется или боится. На Гарика он даже не взглянул.

— Пошли! — скомандовала Азалия, грубо схватив Веню за рукав и подтолкнув к лестнице вниз.

— Куда мы? — тихо спросил Гарик.

Азалия усмехнулась:

— Сам знаешь, куда. В кладовку. Этого козла в подвал сажать будем. Хочешь посмотреть?

Гарик с сочувствием попытался поймать взгляд Вени Габова.

— И надолго его?

— До обеда! — весело ответила Аза. — А, может, и дольше, не знаю. Сказано посадить и все. А отпускать будет Евдоха... — Азалия одна могла себе позволить так называть старшую воспитательницу при всех. Остальные только за глаза и лишь при самом доверенном друге. Если услышит кто посторонний и донесет — кара будет жуткой. Подвал неминуем. Подвал и порка, а потом снова подвал... Ничто так строго не наказывалось в пансионате, как пренебрежительное отношение к воспитательницам или Мадам.

Они спустились на первый этаж. Гарик хотел сказать Вене что-нибудь сочувственное, ободряющее, но не решался. Тем более, что тот не смотрел в его сторону и всячески отводил глаза. Так молча они дошли до кладовки.

Азалия, не скрывая своего удовольствия, улыбалась. Она достала откуда-то женские трусы и помахав перед опущенной физиономией Вени сказала:

— Узнаешь? Это я нашла в твоей комнате. Это трусы Мадам.

Веня молчал. Было видно, что готов провалиться сквозь землю и причиной этого была не Аза. Он больше всего стыдился сейчас его, Гарика. Гарик это понял и хотел было тихонько уйти.

— Стой! — окликнула его девочка. — Разве ты не хочешь посмотреть, как его будут сажать?

Гарик замотал головой.

— Что ты, это ж интересно! — смеясь, потирала ладоши Азалия. — И потом, чего ты боишься? Ведь не тебя же будут сажать, а его... А ты можешь даже мне помочь запихивать его туда, а?

— Нет, не буду... — Гарику вдруг стало тоже нестерпимо стыдно. Ему предложили поучаствовать в чьем-то страшном наказании. Он сам слишком хорошо помнил, что это такое — подвал. И вот теперь он должен будет смотреть как туда сажают другого... Хотя Веня никогда не был его другом, он даже всегда заносчиво относился ко всем, не только к нему, Гарику, но все же... Все же... Было в этом что-то постыдное и подлое — смотреть как сажают другого в подвал и радоваться, что сегодня это не твоя судьба.

— Я пойду...- попытался отказаться Гарик.

Азалия преградила ему путь.

— Никуда ты не уйдешь, а будешь стоять и смотреть. И делать все, что я скажу. — тихо и серьезно глядя ему в глаза ответила девочка. А не то...

Она кивнула в сторону злополучного люка.

— И потом помни, что теперь ты на его месте работаешь. А он на твоем.

Гарик не понял последней фразы. Но Аза уже переключилась на Веню.

— Ну что, вспомнил? — она хлестнула того по лицу трусами. — Вспомнил? Эти трусы ты украл в спальне Мадам и хранил у себя под подушкой. Отвечай!

Веня, не в силах что-либо сказать, едва кивнул.

— Тааак... — подражая своей тетке протянула Аза. — И что ты с ними делал? Ну?

Веня молчал. Было ясно, что он не заговорит даже под угрозой крыс, которые уже возились там, в темных недрах подвала в предвкушении жертвы.

— Молчишь? — едко допрашивала его девочка. — А я видела, как ты однажды... — она остановилась, словно раздумывая: сказать или нет. На самом деле она старалась как можно дольше продлить эту моральную пытку отлично понимая, как тяжело сейчас Вене.

— Я видела... как ты... — когда уже невозможно было дольше тянуть она отчетливо и громко, может даже слишком громко произнесла — Я видела, как ты нюхал эти трусы и дрочил при этом!

Веню затрясло. Гарику даже показалось, что тот сейчас потеряет сознание.

— Да-да, — улыбаясь, повторила Аза, — Ты дрочил и нюхал трусы Мадам. Я сама это видела! — казалось, ее восторгу нет предела. — Признавайся, это ведь правда?

Веня дрожал. Только сейчас Гарик разглядел насколько мальчик был бледен. "А вдруг он умрет?" — подумалось почему-то Гарику.

Азалия повертела в руках трусики, словно разглядывая их. Как бы играючи поднесла к лицу Вени.

— Ну-ка, еще раз понюхай.

Тот отшатнулся.

— Что, не нравится? — она как-то странно посмотрела на него. — А хочешь, заставлю нюхать? А?

Веня Габов крепился, но тут не выдержал и тихонько заплакал. Плакал он по-девчачьи, всхлипывая, уже не стесняясь своих слез. Азалия улыбалась своей жестокой, совсем не детской улыбочкой.

Гарику стало окончательно не по себе. Он хорошо понимал всю подлость ее затеи. И то, что он здесь не случайно. Ведь именно его сейчас больше всего стыдится Веня и даже, наверное, ненавидит его больше, чем Азу. Он невольный свидетель его позора.

Но пытка продолжалась.

— Ну что, не будешь нюхать? — спросила Азалия и открыла люк.

Глаза Вени Габова расширились настолько, что казалось, они вообще выкатятся из орбит и упадут на пыльный пол кладовки. Он увидел бездну, в которую предстояло ему сейчас сойти, услышал характерный писк и шорох и забыл обо всем на свете.

Бу-ду.., бу-ду, — забормотал он, впервые подняв взгляд на Азу.

Она весело засмеялась.

— А мои трусы нюхать будешь? — неожиданно спросила Азалия и снова глаза ее как-то странно заблестели.

Веня теперь не плакал, он молча тряс головой и дрожал еще сильнее.

Азалия подняла юбку и молча указала ему что следует делать. У Гарика закружилась голова. Ему показалось, что он спит, настолько диким было все происходящее. "Вот, значит, что она делает с теми, кого сажают туда..." — пронеслось у него в мозгу. И тут же всплыло воспоминание, как он сам стоял в шоке у этого люка, как готов был на все, что угодно, как потом лизал голые ступни этой вредной девчонке и унижался перед ней...

И теперь вот он свидетель таких же унижений Вени Габова.

— Нюхай, я кому говорю! — потеряла терпение Азалия.

Она схватила Веню за ухо и пригнула перед собой. Тот не сопротивлялся.

— Нюхай, нюхай мои трусы, — приговаривала Аза, притягивая мальчика к своему паху. Веня опустился на колени и...

Гарик не видел, что он там делал, мешала юбка Азы. Но, судя по тому, как она блаженно захихикала, закинув вверх лицо, как передернула плечами, как стала вертеть задом, он понял, что Веня исполнил ее приказ. Гарик просто закрыл глаза от стыда.

— Все ясно, — услышал он голос Азалии. — Теперь видишь, я могу любого заставить делать все, что захочу! И все будете мне трусы нюхать и задницу целовать если я прикажу, ты понял, Гарик?

Гарик открыл глаза и увидел, как она затаскивает почти не сопротивляющегося Веню в подвал. Габов напоминал безвольную куклу. Наконец, когда над люком осталась лишь его голова, Азалия скинула босоножку и, поставив ему на голову ногу в белом носочке, презрительно сказала:

— И носки мои нюхать будешь! Понял?

Из глаз Вени катились крупные слезы.

До вечера Гарик ходил под впечатлением увиденного. Сколько просидел в подвале Веня, и когда его выпустили, он не знал. Да, и не хотел бы встретиться сейчас с ним. Пережитый позор не дал бы им возможности даже разговаривать. Не сейчас.

Но вот прошел ужин, два часа просмотра телевизора, потом воспитанникам велели готовится ко сну. Гарик первым нырнул под одеяло и почти задремал, когда вдруг к нему подошла старшая воспитательница Евдокия. Она приложила палец к губам, велев этим жестом молчать и кивнула головой, мол, одевайся, пошли.

Гарик, отчего-то задрожав, стал быстро натягивать штаны.

Его отвели прямо в кабинет Мадам. Все было словно во сне. Смежная с кабинетом комната оказалась спальней. Здесь Гарик был впервые. Полумрак мешал ему разглядеть обстановку комнаты. Было жарко, горел камин и другого света, кроме неровных всполохов пламени, не было. В кресле напротив большой, широкой кровати сидела Азалия в ночной рубашке и кажется пила чай. Перед ней, на низеньком столике стояли какие-то лакомства, белела гора безе или зефира, Гарик точно не разглядел.

Мадам уже лежала в постели. Азалия прервалась было при появлении Гарика, но потом как ни в чем не бывало продолжила рассказ, подробно описывая как мучился Веня перед водворением в подвал. О своих художествах она, разумеется, не сказала ни слова.

— Присядь, — приказала ему Мадам, жестом указывая на край своей кровати.

Гарик осторожно сел. Покрывало на постели директрисы было таким нежным, гладким, шелковым, Гарик впервые в жизни коснулся столь роскошной материи. Ему стало отчего-то страшно, он понять не мог, зачем это его сюда пригласили в столь поздний час.

Между тем Мадам откинулась на спину, устраиваясь поудобнее среди подушек и, приподняв краешек одеяла, неожиданно положила свою голую ногу на колени Гарику.

— Знаешь, милый мальчик, у меня очень устали ноги, так что будь добр, разотри мне ступни...

Гарик не поверил своим ушам. Так с ним Мадам никогда не разговаривала. Он замер не то от страха, не то от какого-то нового чувства, похожего на волнение. Он осторожно прикоснулся к обнаженной ступне Мадам. Ее нога была холодна и поражала белизной и нежностью кожи, с которой контрастировал алый лак ногтей.

Что делать Гарик не знал. Он стал неумело растирать ногу директрисы, но видимо делал это столь неуклюже, что рассмеялась даже Азалия, молча наблюдавшая за этой сценой. Мадам скептически покачала головой.

— Ах, ну не так же... Что ж ты такой неуклюжий...

Она перевернулась на живот и теперь у Гарика на коленях оказались обе ее ступни пятками вверх.

— Почеши пяточки... — томно распорядилась она, обнимая подушку.

Гарик, понимая, что он делает все не так, как от него ожидают, стал дрожащими руками почесывать гладкие пятки Мадам. Но то ли от волнения, то ли просто он оказался таким неумехой, Мадам скоро прервала его упражнения.

— Ничего ты не умеешь, — строго сказала она и грубо оттолкнула его ногой прямо в лицо. Гарик встал, решив, что его прогоняют. Он попытался даже попятиться к двери, справедливо полагая, что лучше улизнуть пока окончательно не расстроил и не обозлил Мадам, но был остановлен строгим вопросом:

— Куда? Кто разрешил вставать?

Тон, которым говорила Мадам, был строг до чрезвычайности. Таким тоном обычно определялось наказание. Гарик замер от страха. Инстинктивно он опустился на то же место у ног Мадам. Она опять возложила на него свои ноги и строго приказала:

— Учись чесать мне пятки. Отныне это будет твоей главной обязанностью. Каждый вечер ты будешь приходить сюда сам, без напоминания, и чесать до тех пор, пока я не засну. Если будешь это делать плохо...

Мадам вздохнула, потянулась под одеялом.

— ...Впрочем, ты и сам знаешь, что бывает с нерадивыми мальчиками, — добавила она неожиданно ласково. — Подвал. С крысками.

Глава 5

Вкус бамбуковой палки

На следующий день жизнь Гарика круто изменилась. Утром его никто не стал будить по подъему, на завтрак ему вместо положенного маленького стаканчика компота налили большую кружку. И компот оказался непривычно сладким, неразбавленным.

После занятий его позвала Евдокия Павловна.

Они поднимались на второй этаж, где был кабинет старшей воспитательницы. Гарик шел, как и положено сзади и на лестнице обратил внимание на ноги Евдокии. Толстые, затянутые в синий капрон рейтуз. Короткие резиновые сапоги плотно облегали рельефные икры. Ничего общего с аристократическими линиями ног Мадам, которые он вчера был допущен осязать...

Интересно, а зачем Евдоха его ведет к себе в кабинет? Гарик слышал сегодня на уроках, что Мадам куда-то уехала с утра и говорили, что ее не будет пару дней. Зачем он понадобился старшей воспитательнице?

Евдокия заперла за ним дверь кабинета. Здесь Гарик бывал часто, пару раз его даже здесь пороли за мелкие нарушения. В кабинете, помимо стола и пары кресел был еще и диван для послеобеденного отдыха. Старый такой, черный, бархатный, местами правда линялый, но все равно солидный.

— Мадам сейчас в отъезде, — начала Евдокия непривычно ласковым, спокойным голосом, который от нее никогда не слышали воспитанники, привыкшие к металлу и командам. — Но ты знаешь... Она поручила мне твое обучение...

Евдокия со значением поглядела в настороженные глаза Гарика. Он догадался о чем она говорит и поспешно закивал головой.

— Вот и отлично, — шумно выдохнула старшая воспитательница и плюхнулась на диван. — Так что займемся!

Гарик стоял перед ней в нерешительности, не зная, что ему делать.

— Ну что ты?! — удивилась женщина. — Не знаешь своих обязанностей?!

Она кивнула на свои ноги.

— Разуй меня! Сними сапоги!

Гарик неуклюже присел перед ней на колени, осторожно взялся за правый сапог, потянул его на себя. Снял. Разутая нога на какое-то время повисла в воздухе, потом Евдокия бесцеремонно положила ее Гарику на колено.

— Так... — удовлетворенно промолвила она, — Теперь вторую...

Гарик стащил и второй сапог. Евдокия пошевелила пальчиками.

— Молодец, хорошо, — она откинулась на спинку дивана, — А теперь давай-ка, разотри мне как следует ступни, они ужасно устали, я за весь день ни разу не присела...

Гарик вспомнил свои печки. Уж лучше бы он оставался истопником. Растирать ноги этой жирной корове ему никак не хотелось. Но что такое бамбуковая трость Евдокии он помнил очень хорошо. Эта штука способна выбить из тебя любую лень и сделать послушной игрушкой в руках того, у кого она находится. А сейчас эта бамбуковая трость была здесь, в кабинете Евдокии Павловны...

Ее ноги в резиновых сапогах вспотели и теперь были влажными. Гарик, подавив отвращение, стал их растирать, стараясь, чтобы воспитательница не заметила его неудовольствие. Однако опытный глаз Евдохи уловил как уж слишком поспешно и немного небрежно массирует ей подошвы мальчик. Как будто бы хотел поскорее отвязаться.

Она поджала губы, взгляд стал суровым.

— Ты так их трешь, как будто белье стираешь... — угрожающе проговорила она и неожиданно отняла ногу. — Может тебе это не нравится? Может, ты стал слишком брезгливым?!

Столь явную угрозу Гарик не мог не почувствовать и инстинктивно вжал голову в плечи.

— Нее... нет, что вы, Евдокия Павловна... — заблеял он, понимая, что сейчас грянет гроза.

Ну-ка, подай трость! — указующий перст был направлен в сторону стола, на котором лежало злополучное орудие наказания, исполосовавшее так много задниц воспитанников и воспитанниц.

Гарик поспешно исполнил приказание Евдокии. Она повертела трость, как будто видела ее впервые, коротким взмахом распорола воздух и Гарик почувствовал, как спина покрылась мурашками величиной с горошину. Глупый, он расслабился, приняв за чистую монету эти вкрадчивые слова и тихий голос воспитательницы. Он забыл, как здесь умеют наказывать за неизмеримо меньшее ослушание. А уж его недовольство настолько явно было выражено, что грех жаловаться. Он заслужил самую жесткую порку, он это ясно понимал.

Но Евдокия бить не стала. Почему-то передумала. Она отчетливо увидела в глазах мальчика страх и поняла, что он будет покорным. К тому же сейчас бить его было просто лень, она решила подождать следующей провинности и уж тогда наказать по полной. Так, чтоб выл, катался по полу, ревел и умолял о прощении. Она очень любила такие короткие, но жестокие тайные расправы, когда можно было всласть отвести душу, избив маленького негодяя при закрытых дверях, у себя в кабинете, без свидетелей. Тогда можно как следует поглумиться над ним, даже потоптать его ногами, не обращая внимание на истошный рев.

После таких процедур даже самые отъявленные гордецы становились ее маленькими рабами и Евдокия Павловна упивалась своей неограниченной властью над их душами и телами. Потом они спешили выполнить ее самый сумасбродный приказ и униженно заглядывали в глаза, раболепствуя. Вот и теперь она решила дождаться какой-нибудь оплошности Гарика, чтобы избить того желательно до крови и до истошной истерики.

Она поняла, что Гарику должность чесальщика пяток противна и он вряд ли сможет как следует справляться со своими обязанностями. А Мадам будет требовать именно добросовестности и желания, а не просто отрабатывание вечерних часов. Мадам любила, чтобы мальчик для чесания ласкал бы ей ноги подолгу, весь вечер и чтобы при этом он старался бы. Она не любила халтуру. И Евдокия поняла, что характер Гарика придется ломать самым жестоким образом.

И ее это вполне устраивало.

Сейчас надо было найти, к чему бы придраться.

Евдокия Павловна легла на диван, Гарику велела примоститься в ногах, там отныне его место. Место мальчика для чесания пяток.

— Запомни, — вещала она строгим тоном, прикрыв глаза, — Ты не должен высовываться, ты не должен мозолить глаза. Ты должен сидеть тихо, как мышка. И ты должен всегда сидеть у ног той женщины... Ну, в общем, дамы, которой служишь. Это твое рабочее место. Ноги даме надо ласкать так, как ты бы ласкал котенка или маленького щенка. Бережно, осторожно, благоговейно... Мадам устает за день, ей нелегко воспитывать вас, паршивцев, ты должен помочь ей расслабиться и отдохнуть. Поэтому она и позволяет тебе поухаживать за ее ногами...

Гарик стоял на коленях и со всей возможной тщательностью и осторожностью мял и поглаживал ее ступни, которые она сложила одна на одну.

— Теперь попробуй легонько почесать пяточки... — руководила его действиями воспитательница.

Гарик попробовал. Евдокия непроизвольно захихикала от щекотки.

— Не так сильно... Нежно проводи пальцами по всей подошве, сверху вниз а пятку слегка почесывай... И нежно, нежно... ласково... Не забывай, твоя задача, чтобы мне было приятно, чтобы я расслаблялась от твоих почесываний...

Но, видимо, наука Гарику в голову не шла. Полежав так минут пять-десять, Евдокия Павловна нашла, что ощущения от почесываний не идут ни в какое сравнение от тех же действий предыдущего чесальщика Вени Габова.

Да, надо признать, Веня был мастером в этой области. Чесать и щекотать пятки он приноровился столь искусно, что Евдокия Павловна почти кончала от его упражнений. Да, это было блаженство. Венечке ничего не надо было говорить, он сам бросался разувать ее, сам массировал, сам согревал ножки, если они замерзали... Венечка не брезговал и целовал каждый пальчик, умел, подлец, так пощекотать язычком пяточку или мизинчик, что внизу живота начиналось томление и хотелось... хотелось... хотелось...

А от этого остолопа хочется лишь встать и взять трость. Так, видимо, и придется сделать...

...Она неожиданно поднялась, села на кровати и, ни слова не говоря, коротко взмахнула страшной тростью. Первый удар пришелся Гарику по голове. Он взвыл, схватился за обожженную болью макушку, повалился на пол. Евдоха подождала, пока он перестанет реветь, приказала строго:

— Встать!

Гарик поднялся с пола, еле сдерживая рыдания. Снова короткий взмах рукой, шипение распоротого воздуха и трость впилась мальчику в плечо. Он скривился, заныл, зажимая ладонью место удара. Евдокия порола его впервые, до этого Гарик как-то ухитрялся избегать этой процедуры. Но по рассказам ребят знал, что бьет она очень жестоко и самое главное — долго. Бесконечно долго, так, что бывает мальчишки даже теряли сознание от ее порки.

Еще один удар попал по локтю и Гарик снова завыл белугой, скрючившись и присев.

— Я сказала — встать! — грозно прикрикнула Евдоха и стала бить быстро, не давая мальчику даже секунды передышки.

В плечо, по попе, по ноге, потом тут же — опять по голове, — удары сыпались так неожиданно, что Гарик не успевал сообразить, куда в следующий раз ужалит его жестокая бамбуковая трость. Он ревел теперь не пытаясь даже сдерживать слезы и чувствовал, что вот-вот заорет от отчаянья в полный голос.

Евдокия тоже поняла это. Истошные вопли ее раздражали, она любила, чтобы наказываемый плакал приглушенно, не привлекая внимания за дверями ее кабинета. Пусть себе орет, пусть давится рыданьями, но не громко. Она иногда даже специально затыкала рот наказываемым каким-нибудь кляпом или просто тряпкой. Сейчас, похоже, придется Гарику не только затыкать рот, но и связывать мерзавца.

Она с сожалением прекратила экзекуцию, хотя чувствовала, что уже начинает заводится...

Ничего, кое-какие приготовления и можно будет спокойно продолжить. Всласть.

Она заставила Гарика раздеться догола, связала ему руки за спиной, подумав чем бы заткнуть ему рот, ничего не нашла под рукой. Неожиданная мысль понравилась ей. Она стянула с себя рейтузы, скомкала их и, надавив Гарику пальцами на щеки, заставила раскрыть рот. И — засунула туда комок своих рейтуз. Вот так лучше будет!

Гарик вытаращил глаза и рефлекторно попытался выплюнуть такой кляп. Но нет, Евдоха надавила пальцами так, что комок нейлона уперся ему глотку. Гарик закашлялся.

И тут же на него обрушился целый град жестоких ударов палкой. Евдоха била теперь быстро, ни на что не отвлекаясь, с особой жестокостью целясь в самые чувствительные места тела. Гарик извивался, корчился, ревел и катался по полу, окончательно обезумев от дикой боли. В глазах давно потемнело, горло пересохло от рыданий, он чувствовал знакомое помутнение рассудка и понимал, что вот-вот потеряет сознание и таким образом мученья скоро кончатся.

Но это понимала и Евдокия Павловна. Старая изощренная экзекуторша, она отлично знала болевой порог практически каждого воспитанника пансионата и когда спасительное забытье уже почти овладело Гариком, она неожиданно закончила пороть.

Связанный, измученный мальчик лежал у ее ног и тихо стонал. Она перевернула его ногой на спину, ощупала ступней взмокшее от пота тело. Поставила ногу ему на лицо.

— Ну что, теперь понял, как надо лизать пятки женщине? — спросила она, стараясь унять похотливую дрожь в голосе.

Гарик что-то там промычал под ее разгоряченной потной стопой, снова заскулил. Евдоха жестоко усмехнулась. Жаль, что нельзя запороть его до полусмерти, придравшись к какому-нибудь его прегрешению или проступку. Теперь он под покровительством Мадам, теперь его надо беречь. Но ничего, кто знает, может статься, что Мадам очень скоро разочаруется в своем новом фаворите и тогда она, Евдокия Павловна, сделает из него коврик. Тогда можно будет повторить такую процедуру несколько раз подряд, пока из него не получится покорное пресмыкающееся животное.

Евдокия, еле сдерживая нарастающее возбуждение, поспешила развязать пацана и отправить из кабинета. Ей срочно надо было кончить. Ее всю трясло от невозможного сладостного предвкушения...

Глава 6

...И вкус пяток

Пансионат спал. Или почти спал. Или делал вид, что спит.

В спальне девочек, на первом этаже веселая компания Азалии ужинала. Разумеется, это было злостным нарушением режима — после отбоя ходить по спальне, разговаривать, тем более, есть сладости и пить чай. Но все знали, что Мадам в отъезде, а Евдоха делает только один обход, после чего до самого утра ее не увидишь.

Поэтому девчонки прямо в ночных рубашках собрались в крайнем от двери проходе, где стояла кровать Азалии, принесли свои гостинцы, кружки и, весело обсуждая прошедший день, стали чаёвничать.

— Между прочим, — говорила толстуха Катя, — твоего Гарика Евдоха, кажется, сразу после отбоя вызвала к себе на ковер...

При этом Катя сделала многозначительные движения глазами от пола к потолку. Азалия удивленно подняла брови.

— Что значит "твоего"? — несколько холодно переспросила она.

Почувствовав эту холодность, Катя тут же поправилась:

— Ну... Просто... Просто этого Гарика... Кажется, его как следует вздуют...

— Вздуют? — снова переспросила Азалия теперь уже неопределенно и как бы задумчиво. — А за что?

— Ну, как же... — заговорили все наперебой. — Он ведь теперь любимчик у Мадам.

— С чего это вы взяли? — тут же поинтересовалась Аза и все предпочли уклониться от ответа, зная, что сказанное при ней — сказано при самой Мадам.

— Так... все говорят... — были уклончивые ответы.

— Так если любимчик, то за что его пороть?

Девочки предпочли перевести разговор на другие темы. Но прошел час и в коридоре послышались чьи-то острожные шаги, потом скрипнула дверь спальни мальчиков.

— Ну-ка поглядите, кто это там шоркается! — тут же повелела Азалия и самая маленькая из девочек, мулатка Тия поспешила выполнить поручение. Она вернулась, сообщив, что это пришел Гарик и что он еле стоит на ногах.

— Похоже, — улыбнулась Азалия, — Его и вправду выпороли!

Все стали заинтересованно обсуждать случившееся с Гариком.

— Наверняка это Мадам приказала!

— Нет, вряд ли. Это, скорее всего, Евдоха злобствует...

— А, может...

— Ну что гадать-то! — улыбнулась Аза, — позовите его сюда, сам все расскажет!

Тия тут же отправилась в спальню мальчиков со строгим приказом для Гарика явиться на ночной совет.

Гарик знал, что идти надо. Азалия в отсутствие воспитателей была практически второй начальницей пансионата. Все знали, что она племянница Мадам и слушались ее беспрекословно.

Как и положено, постучав, Гарик тихо вошел в девичью спальню. Девчонки сидели на кроватях и с интересом рассматривали его.

— Что так поздно? — с издевательским участием поинтересовалась Азалия.

Гарик ничего не придумав в ответ лишь шмыгнул носом. Он решил молчать, чтобы сорванным голосом и рыданьями, которые все еще временами сотрясали грудь, не выдать себя. Совсем не хотелось, чтобы девчонки узнали о жестокой порке, которой он подвергся сегодня вечером.

— В молчанку будем играть? — Азалия презрительно хмыкнула. — Говорят, что ты теперь в любимчиках ходишь и всем это рассказываешь?

Гарик обомлел. Такого он даже не ожидал.

— И вроде бы за эти разговоры Мадам приказала тебя выпороть? — решила схитрить Азалия.

— Нет, — побледнев, промычал Гарик.

— Что нет, я же вижу, что тебя сегодня наказали.

— Нет, клянусь, это Евдоха...

— Видите, девочки, — хлопнув радостно в ладоши, сказала Аза, — он при вас назвал нашу воспитательницу... Как ты ее назвал, Гарик? А? Ну-ка, повтори!

Гарик поперхнулся. Промолчал.

— Так вот, если сейчас все не расскажешь, завтра же тебя ждет подвал, а потом порка. А если мы постараемся, то после порки снова будет подвальчик!

Азалия откровенно издевалась над ним. Девчонки посмеивались, ожидая интересное развлечение.

Гарик почувствовал, как улегшиеся было слезы и рыдания снова подступают к горлу. Что оставалось делать? Пришлось вкратце рассказать, как его избила тростью Евдокия Павловна.

— И за что же она так тебя? — явно довольная его рассказом, поинтересовалась Азалия.

Говорить правду не хотелось. Гарик готов был провалиться сквозь землю, лишь бы ничего не отвечать на этот вопрос. Но он знал, что если Аза решила допытаться до правды, вряд ли ее что-либо остановит. Говорить все равно придется, иначе... Иначе все ее угрозы могут превратиться в жуткую реальность. А что такое подвал и крысы, Гарик очень хорошо помнил.

Он глубоко вздохнул и глухо произнес:

— Евдокия Павловна высекла меня за то, что отказался лизать ей пятки...

Девочки замерли не то от восторга, не то от зависти. Потом раскрыли рты и, переглядываясь, расхохотались. Азалия была довольна его ответом. Она откинулась на подушку, самодовольно улыбнулась.

— Ну, покажи нам, как она тебя отделала. Сними рубашку.

Гарик снова замер, но потом, пересилив себя, повернулся и снял рубаху, обнажая перед смеющимися девочками спину. Девицы с интересом рассматривали багровые вздувшиеся полосы, перечеркнувшие его спину, бока и шею.

— Сними штаны! — последовал приказ Азалии.

Это было почти невыносимо. Стоять со спущенными штанами перед девчонками и демонстрировать как его высекли — такого унижения Гарик еще никогда не переживал, но ослушаться... Страх на этот раз оказался сильнее стыда и он, не задумавшись, спустил штаны...

Кто-то из девочек ахнул. Кто-то тихо произнес:

— Класс...

Чья-то рука, похоже Азалии, потрогала свежие рубцы на его попе, словно удостоверяясь в их подлинности.

— Повернись! — снова услышал он знакомый голос повелительницы Азы.

И вот он стоит перед девчонками, зажмурившись от нестерпимого стыда, спустив штаны до пола и весь дрожа.

— Я тащусь... — прокомментировал кто-то из девок, кажется Катя.

— Н-да... — подтвердила Тия.

— Вот так и будешь перед нами стоять. Голый! Ты понял?

Он открыл глаза и, встретившись взглядом с Азалией, молча кивнул. Стало совсем худо. Слабость и дрожь в ногах — последствия нервного перенапряжения давали о себе знать. Голова кружилась, тошнило. Гарик чувствовал, что вот-вот грохнется в обморок. Во рту снова пересохло и горло стянуло нервным спазмом. Сколько он сможет так простоять? Какие еще придумают для него издевательства эти злые девки? Зачем над ним так зло глумится Аза, она ведь присутствовала там, в комнате у Мадам, когда та велела ему чесать ее пятки, она ведь все знала... Зачем же так безжалостно и подло унижать его перед девчонками?

Гарик стоял, подняв глаза к темному потолку словно молясь. На самом деле он просто не знал куда смотреть, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь из смеющихся и глумящихся над ним злючек.

— Пусть потанцует! — это уже придумала толстуха Катя.

— Точно! Кайф! Пусть танцует перед нами! — подхватили все и заржали своим идиотским смехом.

Гарик тут же понял, что танцевать придется, все равно заставят, раз уж придумали для него такое издевательство. Он решил для себя, что будет делать все, что они прикажут, лишь бы поскорее отстали. Но как танцевать? Тия стала негромко прихлопывать в ладоши и он, неуклюже и робко стал пританцовывать в такт этим хлопкам, чувствуя, как щеки загорелись от нестерпимого стыда и ужаса. Хохот девчонок подтвердил, что выглядит он смешно и жалко.

— Бедненький... — притворно пожалела его Тия. — На, поешь пирожного...

Она протянула ему раздавленные в пальцах крошки перемешанные с кремом. Гарик съел с ее руки лакомство, и Тия улыбнувшись, заставила его облизать ее пальцы от крема.

— Точно! — подхватили ее игру остальные, — Нашу собачку надо покормить!

И все девки стали наперебой совать ему кто печенье, кто кусочки хлеба, кто какие-то крошки и огрызки. Все смеялись и засовывали ему пальцы в рот. Азалия улыбаясь следила за их издевками, сама не вмешиваясь, но и не препятствуя.

— Пусть подлижет все крошки со стола... — последовал приказ.

— Давай, лижи! — подтвердила Аза и все стали с интересом смотреть как он, опустившись на карачки стал слизывать с их стола крошки от ужина. Девочки, упиваясь своей неожиданной властью, старались наперебой унизить его, кто как придумает. Они тыкали его носом в стол, отвешивали подзатыльники, щипали и дергали за волосы.

Наконец Азалии это надоело. Уж слишком они разошлись, третируя ее личного раба. Ей это явно не понравилось, она велела Гарику сесть на край своей кровати и, высунув ножку из-под одеяла сказала, улыбаясь почти ласково:

— А мне пятки лизать будешь?

Гарик почувствовал, что дрожь уже невозможно сдержать никакими силами. Здесь, при девчонках, на их глазах лизать ей пятки! Это было хуже чем там, в кабинете Евдохи. Но отказаться было еще страшнее.

Он кивнул дрожа всем телом. Момент был ужасен, Гарику казалось, что тишина стала звенящей а в голове его зашумел океан.

— Давай, полижи мне пяточки... — услышал он ее приказ и почувствовал как ее ножка легла ему на плечо.

Зажмурившись, Гарик высунул язык и прикоснулся им к ее соленой пятке. Стал лизать и услышал, как кто-то из девочек захихикал.

Не открывая глаз, он покорно вылизал всю ее ступню и тут же почувствовал, как ее место заняла вторая.

— Да, ты глазки-то открой! — смеясь, произнесла Азалия.

Ох, как не хотелось Гарику открывать глаза! Но пришлось. И, открыв, он увидел, как зачарованно глядят девочки на то, как он лижет подошвы их предводительнице, как они откровенно завидуют ей.

— И мне! — капризно промолвила толстуха Катя, тоже высовывая свои жирные ступни из-под одеяла. Это было уже слишком. Гарик аж зажмурился, чтобы не видеть ее похотливые глазки, загоревшиеся в предвкушении столь экзотического наслаждения. Ну, уж нет, ей он ни за что не станет лизать!

Азалия презрительно следила за тем, как он старательно обсасывает ее ноги. Наконец она убрала их и спросила:

— А Катьке? Будешь лизать?

Гарик молча покачал головой.

— А если прикажу? Будешь?

Гарик опустил голову. Слезы сами собой закапали у него из глаз. Он втайне надеялся, что хоть этого она не заставит его делать. Но Аза, почувствовав его отчаянье, молча указала рукой на пол в проходе между ее кроватью и кроватью Катьки. Гарик понял этот молчаливый приказ. Сам себя не помня, он опустился на колени и увидел как перед самым его носом зашевелились такие же толстые и противные как сама Катька пальцы ее ног. Еле сдерживая отвращение, он стал целовать эти пальцы, а Катька как назло еще и похихикивала и повизгивала от невыразимо приятной щекотки.

"Сволочь", — стучало у него в голове. Поцеловав два-три раза, он попытался встать с колен, но Катя капризно надула губки:

— Нееет! Давай целуй десять раз каждую ногу! Ну!

И указала пальчиком, как какая-нибудь барыня.

Гарик, уже не сдерживая всхлипывания, чмокнул положенное количество раз одну жирную Катькину подошву, потом вторую.

Вот так! — удовлетворенно промурлыкала она и расплылась в блаженной улыбке.

Катькины ноги были не в пример грязнее ухоженных ножек Азалии, целовать их было противно и Гарик, поднимаясь с колен, украдкой вытер губы. Кажется, этого никто не заметил...

Глава 7

Ужин на полу

Утром Гарику просыпаться никак не хотелось. Сон был спасительной норой, в которой он, пригревшись, душевно отдыхал. Правда, на подъем его будить не стали, но на завтрак идти все равно было надо — со вчерашнего дня в животе гудело и подвывало.

А на завтраке случилось неожиданное. Евдокия Павловна сказала ему, что теперь он будет сидеть за одним столом с девочками, и указала на стол, где сидели Азалия, Катя и Анжела. Гарик тяжело вздохнул, но так, чтобы этого не заметила Евдоха, и побрел к столику как на эшафот.

Впрочем, с утра у девочек было хорошее настроение и особо к нему не придирались. Правда, вредина Катька тут же заявила, что теперь его обязанность им прислуживать во время еды, а также доедать за ними все, что останется, потому, как по строгим пансионатским правилам оставлять еду в тарелках было запрещено. Поэтому Гарику пришлось съесть кашу Азалии, так как она никогда овсянку не ела, ограничиваясь лишь чаем с булочкой, чему Гарик в это утро даже обрадовался.

Когда же завтрак заканчивался, и Анжела с Азалией выпорхнули из-за стола, Катя, подленько улыбаясь, заявила Гарику:

— Ты знаешь, мы с девчонками решили, что теперь ты будешь нашим рабом!

Гарик едва не поперхнулся и не подавился остывшей кашей.

— Вашим? — переспросил он как можно тише, чтобы за соседними столиками не слышали.

— Ну, да... Нашим. В общем, нашим с Азой. Ты будешь подчиняться только мне и ей, — кокетливо и горделиво заявила Катя.

Гарик решил промолчать. Рабом так рабом, черт с ними, с этими бесноватыми девками, лишь бы никто не заметил из ребят, что теперь он зависит от прихоти этих дур и вынужден общаться с ними больше, чем с мальчишками. А то засмеют...

Но подлая Катька и тут нашла способ его унизить на глазах всей столовой. Когда он уже доел вторую, Азину порцию и наспех допивал остывший чай, она, явно издеваясь над ним провела пальчиком по краю своей тарелки, собирая остатки разваренной овсянки и поднесла этот пальчик к его губам.

— Слизывай!

И улыбнулась так многозначительно, словно напоминая вчерашнюю ночь.

Гарик быстро прострелил глазами по залу — видит ли кто-нибудь эту сценку или нет, особенно из мальчишек. Вроде бы никто особого внимания на них не обращает. А Катька, видя, что он медлит, истолковала его нерешительность по-своему.

— Что, забыл, как вчера нам ножки вылизывал? Теперь брезгуешь?!

— Нет, что ты... — испуганно зашептал Гарик, больше всего на свете боясь, что сейчас Катька выкинет что-то такое, что окажется еще большим для него унижением. Не дай Бог ей захочется продемонстрировать всем свою власть над ним, и что она может придумать никому не известно.

Он поспешно облизал протянутый ему пальчик, и Катьке явно понравилась его трусливая покорность.

— То-то же... — довольно усмехнулась она. — И не забывай свое место! Понял?

Гарик кивнул.

Самое худшее случилось в обед. Он опоздал и когда пришел, девочки уже ели второе — гречневую кашу с тефтелями. Пока он наспех проглатывал свой суп они закончили и стали пить компот, при этом упражняясь в остроумии по поводу его, Гарика нерасторопности и неряшливости. Откуда им было знать, что опоздал он не по своей вине, его задержала учительница географии.

— Нет, все-таки нам достался самый нерадивый и глупый раб на свете! — с издевкой и достаточно громко проговорила Катька, сплевывая зернышки от ягод в ладонь.

— Раб? — изумилась Анжела. — Кто это?

— Как, разве ты не знаешь? — весело переспросила Катька. — Этот урод, — она кивнула на сидевшего с поникшей головой Гарика. — Теперь он наш слуга, его и пересадили к нам по нашей просьбе. Он будет нам прислуживать. Вот смотри...

И Катька нарочно уронила на пол вилку.

— Подними! — строго приказала она, причем в этот момент в столовой было достаточно тихо и многие повернули головы в их сторону, услышав этот приказ.

Гарик, понимая, что медлить себе дороже тут же нагнулся и достал вилку.

— А теперь — оближи ее! — последовал новый приказ.

Пришлось и это сделать как можно быстрее и незаметнее.

Анжела хлопала глазами в немом восторге.

— И что, он так и будет исполнять все, что ему прикажешь? — с радостным удивлением выпалила она, чуть ли не на всю столовку.

Азалия рассмеялась ее наивности.

— Еще бы! Он и не такое будет делать, правда, Гарик?

Гарик молча кивну.

— Классно! — хлопнула в ладоши Анжела.

Она вчера видимо спала и пропустила ночную сцену с целованием ножек Азы и Кати.

А негодяйка Катька, демонстрируя его покорность тут же с мерзкой гримаской высыпала косточки от компота ему в тарелку. — Ешь.

Гарику стало противно. Ну почему Азалия позволяет Катьке так над ним издеваться? И ведь все видит, и молчит. Может, ей это тоже нравится? Почему?

Есть эти ужасные косточки Гарик не стал. Просто молча отодвинул тарелку, хотя все еще чувствовал легкий голод. Это был молчаливый, но бунт. Впрочем, бунт не против Азы, ее выходки Гарик как-нибудь еще мог бы стерпеть, но Катька... За ней он никак не хотел признавать право повелительницы. Это было слишком.

Гарик поискал взглядом поддержку у Азалии. Но наткнулся на холодно поднятые брови:

— Что такое? — скривила она губки. — Брезгуешь с нами кушать?

Гарик лишь молча вздохнул. Он понял, что теперь последует что-то совсем уж из ряда вон выходящее. Захотелось, чтобы этот чертов обед поскорее бы кончился, или чтобы загорелась столовая...

— Подумаешь! — тут же подхватила Катька. — Какие мы брезгливые! Ничего, поголодает, — ужин вообще будет под столом жрать! Правда, Аза?

Азалии идея понравилась. Вставая, она весело сказала:

— Точно! Ужинать будешь под столом! Понял?

Гарик почувствовал, как его лицо запылало от нестерпимого стыда. И ведь заставят, понял он, никуда не денешься...

До самого вечера он ходил сам не свой. Что делать? Может вообще не ходить в столовую? Пожаловаться Евдохе? Ну, жаловаться на Азу — это жаловаться на самого себя, это Гарик помнил с первого дня пребывания в пансионате. Сколько он сможет не ходить есть? Заметит та же Евдоха — накажет и специально приведет за руку. Что с ним тогда будет — лучше вообще не думать. Что же делать?

Может как-то попросить Азу, но она видимо на него за что-то обозлилась. Что, что, что делать...

Он так ничего не придумал. На ужин тоже немного опоздал, обреченно подошел, стараясь не глядеть на девочек. Сел и тут же Катька громко и нагло заявила, что он теперь будет жрать с пола, как собачка.

В столовой наступила такая тишина, что Гарику показалось, что это он со страху оглох. Все замерли, кажется даже прекратили жевать и молча уставились на них. Все ждали его реакции. А Гарик почувствовал, как по его спине побежали тонкие струйки пота и в глазах потемнело. Оставалось или молча покориться, или уйти из столовой. Уйти означало — бунт. Самый настоящий, со всеми вытекающими последствиями. Позор разоблачений со стороны девчонок, потом репрессии от Евдохи, потом порка или подвал.

И тут спасительная мысль пришла ему в голову. "Это все как бы игра, — подумал он. — Это как бы смехом", — подсказало ему отчаявшееся подсознание. Ну, подумаешь...

И он взял свою тарелку и робко улыбаясь, как бы приглашая и их, его мучительниц превратить все в шутку присел возле стола на пол и стал торопливо есть остывшую картошку-пюре.

— Под стол! — хором заржали девчонки, указывая ему его новое место трапезы.

Слезы навернулись на глаза несчастного парня. Он чувствовал, как к горлу опять подступают рыдания, но теперь бунтовать было уже поздно. Не глядя на ребят, он слышал — вся столовая зашелестела, обсуждая увиденную чудовищную даже для их закрытого заведения сцену.

Под столом есть было крайне неудобно. Тесно и с трех сторон ноги девок, которые все время ржали и пинали его, пока он старался огромными глотками изничтожить картошку.

Но не тут-то было. Выбраться как можно быстрее ему никто не собирался позволять. Катька, веселясь, стала бросать ему под стол, как собачке недоеденные куски черного хлеба, а Анжела протянула половинку печенья. Когда же он хотел взять печенье, она, покачав головой, убрала руку:

— Нет, ешь с руки, раз ты теперь собачка!

Азалия с Катей о чем-то тихо переговаривались, а все, кто были в столовой с изумлением смотрели, как Гарик послушно сидит под столом, у ног девочек и ест там, словно домашний песик.

— Во... бобик... — попытался сострить кто-то из ребят. Остальные глупо заржали и принялись комментировать ситуацию, упражняясь в изобретательности версий и остроумии.

Случилось самое страшное, то, чего Гарик больше всего боялся. Такое публичное унижение ему естественно никто не простил. С этого момента мальчишки стали его презирать и звать не иначе как бобиком или песиком. Теперь он чаще всего старался остаться один — проводить время в компании ребят далее стало невозможно.

Спасение пришло, откуда он никак не ожидал. От Азалии. Она, видя какой обструкции подвергается ее личный паж, стала всюду таскать его за собой и приглашать на все свои посиделки. Гарик как бы стал полноправным членом девичьего коллектива. Как бы полноправным...

Ему это, конечно, всегда подчеркивали. Вечером, после занятий, когда у воспитанников пансионата оставалось личное время до отбоя, которое можно было провести у телевизора или играя во что-нибудь, кто-нибудь из девочек всегда громко и требовательно говорила Гарику:

— Эй, ты... Иди, тебя Аза зовет!

Мальчишки ухмылялись, вслед Гарику неслось:

— Бобик, к ноге!

И он действительно спешил как собачонок к ноге своей хозяйки. Это было унизительно, но уж лучше так, чем сносить насмешки ребят.

Глава 8

Новая игра

Вечером, за полчаса до отбоя, Евдокия Павловна как обычно позвала всех на вечерний моцион. Ванная комната — общая, разделена лишь невысокой ширмой, вдоль которой скамеечки для личных вещей воспитанников. Туалеты направо и налево, как и положено — М и Ж.

В ванной комнате тепло, даже жарко, горячую воду подают прямо с котельной. А вот отопление в последние дни что-то барахлит. Весна, опять начались перебои с дровами и углем.

Сама Евдоха тут же, проверяет, чтобы все, как положено, умылись, почистили зубы, вымыли ноги. Впрочем, за воспитанниками она приглядывает в полглаза, больше болтает с Петровной через коридор.

А Гарик, как всегда замешкавшись, провозился с вечерним купаньем чуть больше положенного. Ребята по очереди успели сбегать в туалет, таинственно подмигивая друг другу — покурить тайком от Евдохи. И тут с девичьей стороны под смех подруг послышался как всегда громкий и насмешливый голос Азалии:

— Эй, Гарик, где ты там пропал?

Сердце у Гарика оборвалось. Каким-то звериным чутьем он понял, что сейчас опять что-то случится, причем на этот раз это что-то будет совсем уже кошмарное. Он выглянул из-за ширмы, ну так и есть, — девочки о чем-то перешептывались, кокетливо стреляли глазками в его сторону, посмеивались. И тут снова Аза ничуть не стесняясь, повелительно так заявила:

— Иди-ка сюда, помой мне ножки!

И это на всю ванную комнату! Все без исключения, и мальчишки и девчонки повернули головы в его сторону, кто-то как всегда заржал по-идиотски, кто-то даже присвистнул.

Гарик тяжело вздохнул. Он знал, что рано или поздно это случится и его дикое положение станет известно всем. Он понимал, что рассчитывать на порядочность Азалии глупо, она привыкла помыкать всеми своими подругами и ничего особенного в публичном унижении своих вассалов не видит. Для нее это нормально. Она могла запросто избить любую из девчонок, если та в чем-то перед ней провинилась, и все остальные воспринимали это как должное, сам статус Азалиной подруги подразумевал такую вероятность. Потом, правда, она всегда жалела пострадавшую подругу, была с ней особенно ласкова, угощала сладостями. И никогда никому не позволяла обижать своих. Стояла за них горой, готова была даже драться с мальчишками, если кто-то из них позволял грубость по отношению к ее подопечным. Но вот сама любила тиранить их поочередно, никого не выделяя и раздавая всем сестрам по серьгам.

— Ну, долго тебя ждать, урод! — повысила она голос и Гарик понял, что нырни он хоть в общий длинный умывальник, это его не спасет. Пришлось идти туда, за ширмочку, на девичью половину, под насмешливыми взглядами всех, и мальчишек и девчонок.

Азалия стояла босая, на маленьком личном коврике, поставив одну ножку на край умывальника и помахивая полотенцем как плетью. В ванной зависла такая тишина, что вода, лившаяся из-под крана, создавала шум среднего южноамериканского водопадика. Впрочем, Гарик уже не замечал таких подробностей. У него в голове стучали молоточки, в ушах гудела горячая кровь, он ничего не видел перед собой, кроме белой, изнеженной ножки Азалии, которую ему предстояло сейчас мыть. Вокруг были ее подруги, этих еще можно как-то терпеть, а вот там, за спиной, — Гарик это ощущал даже кончиками ушей — мальчишки, которые откровенно смеются над его позором и унижением.

Нет, конечно, они и раньше над ним издевались, но это были какие-то несерьезные насмешки, так, по случаю. Что ждет его теперь, когда он вернется в спальню, даже думать не хотелось...

— Ну! — Азалия протянула ему ногу.

Гарик взял мыло и стал намыливать ее ступню. Краем глаза он видел, как заворожено наблюдали за этой сценой девчонки. Кто-то из ребят что-то сказал, что именно Гарик не разобрал, но по тому, как все охотно засмеялись, он понял, что очередная острота была посвящена ему.

Азалия, кокетливо поджав губки, с улыбочкой наблюдала за его действиями. Гарик, тем временем тщательно вымыв одну ее ногу, поискал глазами полотенце, чтобы ее вытереть, но, не найдя, стал вытирать своим.

— Молодец... — так же громко прокомментировала его действия Аза. — Теперь вторую!

И протянула так же царственно другую ногу...

После отбоя, в спальне девочек царило необычное возбуждение. Все обсуждали увиденное в ванной. Больше всех изгалялась Катька, уязвленная тем, что Азалия так наглядно продемонстрировала всем свою власть над Гариком, которого она уже привыкла считать чем-то вроде своей собственности.

— Гарик вообще чмо, — кривила губки Анжела. — Теперь его все будут презирать.

— Кто это все? — не глядя на нее, отозвалась Катя. — Мне лично нравится, когда мне прислуживают.

Анжела фыркнула, но промолчала, сообразив, что у Кати в этом вопросе поддержка Азалии. Уловив эту секундную заминку, Катя продолжала:

— Просто ты завидуешь, что Гарик нам пятки лижет, а не тебе...

— Да было б чему завидовать... подумаешь... — Анжела постаралась изобразить равнодушие.

— Конечно, завидуешь, — продолжала дразнить ее вредина Катя, — Теперь вот Гарик вообще будет у нас на побегушках круглые сутки. А мы его еще убираться здесь заставим и шмотки всякие наши стирать. А ты, если хочешь, можешь сама дежурить по четвергам и пятницам. Вместе с Тийкой...

— Я еще посмотрю, как ваш Гарик будет за вас убираться, — уже вполне примирительно отозвалась Анжела, доставая из волос шпильки и зажимая их губами.

Перспектива самой лазать под кроватями со шваброй в то время как остальные намерены использовать личного слугу ей не нравилась. Правда Анжела сама никогда не прикасалась к половой тряпке, предпочитая уступать сей инвентарь подруге Тие, но все же...

— А это идея! — улыбнулась молчавшая до сих пор Аза. — Надо напрячь Гарика, пусть теперь он за нас убирается здесь, кроме четверга и пятницы, когда очередь Анжелы с Тийкой...

Анжела обиделась. Она забралась под одеяло и стала деловито изучать голые кроны тополей за окном.

— А он теперь будет полы у нас мыть? — робко поинтересовалась Тия, которой двухдневное еженедельное мытье (за себя и Анжелу) тоже порядком поднадоело.

— Конечно, будет! — усмехнулась Катя. — Куда денется? Прикажу и будет.

Она высокомерно задрала носик, демонстрируя всем, какая она теперь важная. Слово "прикажу" произносила с особым удовольствием.

— И полы, и туалет каждый день драить будет... Сегодня вот... — она откинула матрац и достала свои гольфы, — Пусть мои гольфы постирает. Я в них два дня уже хожу...

— Чего это ты раскомандовалась? — улыбнулась Азалия, гася свет в палате и оставляя лишь ночник напротив своей кровати. — Гарик все-таки мой раб. Заведи себе собственного и командуй им.

Хитрая Катька тут же залебезила:

— Ну, подумаешь? Жалко, что ли? Я ж так просто... Поиграть. Это ж классная игруха — в рабовладелиц. А? Выберем каждая себе по рабу и будем на них кататься.

Минуту все девчонки молчали, обдумывая столь экзотичное предложение. Сцена в умывальнике всех взволновала, и каждая представила себя на месте Азалии.

— Как же! Заставишь их быть рабами! — отозвалась с другого конца спальни Доротея. — Лёлика с Капитаном, например, заставь! Еще и по шее получишь...

Аза озорно улыбнулась, потягиваясь под одеялом, презрительно поджала губки.

— Гарика-то заставили... — ухмыльнулась Катя. — И Лёлика можно. И Капитана...

Лёлик и Капитан считались отъявленными хулиганами среди ребят, авторитетами.

— Гарик подчиняется потому, что боится Азы, — решила встрять в разговор Анжела, понимая, что отбиваться от общей компании не следует. Идея рабовладения ей определенно понравилась.

— А почему он боится? — спросила Катя, — Знаешь?

Анжела покачала головой.

— Вот именно, не знаешь... Аза уже давно его на крючке держит, вот он и подчиняется ей. Потому, что боится. Рассказать им? — обратилась она к Азалии.

Та пожала плечами, делая вид, что занята исключительно расплетением перед сном своих роскошных черных кос.

— Гарик у ней в шестерках бегает с детства. Он ей тогда ножки целовал перед сном и вот с тех пор боится, что кто-нибудь узнает.

— Вот именно — боится! — парировала Доротея. — А остальных ты как заставишь?

Теперь уже вся палата заинтересовано слушала их спор. Девчонки сидела на своих кроватях, в ночнушках, поджав колени и внимали молча.

— За каждым можно найти компромат, — ловко подсказала им направление мысли не вмешивавшаяся в разговор Азалия. Она вообще любила манипулировать людьми как бы со стороны.

В коридоре послышались шаги Евдокии Павловны, хлопнула дверь палаты мальчиков, девчонки поспешно упали на кровати и забрались под одеяла. Все знали, что Евдоха делает только один обход, но упаси боже попасться ей не спящим — два часа стояния в холодном коридоре обеспечено. И это в лучшем случае. А то и мытье туалетов на полночи. Причем девочек она любила заставлять мыть мужской туалет, а мальчиков соответственно женский.

Было слышно, как Евдокия делает строгие внушения ребятам... Когда же она появилась в девичьей, все сделали вид, что видят третий сон.

После ее ухода Аза как бы продолжая разговор, негромко, но так, чтобы слышали все сказала:

— А я бы смогла заставить того же Лёлика встать передо мной на колени прямо здесь, в нашей палате...

— Вряд ли, — тут же отозвалась с другого конца спальни Настя.

— На что спорим? — лениво приняла вызов Аза.

— Подумаю... — мечтательно улыбнулась Доротея.

На самом деле она тут же придумала, на что именно ей хотелось бы поспорить. На самого Лёлика. Ей нравился этот дерзкий парень, заводила и весельчак. Она сама была бы не прочь обладать им, чтобы он вот так же как Гарик мыл ей ножки при всех, а она бы так же небрежно как Аза повелевала бы им... Но как этого добиться? Вот если бы Аза действительно поставила бы его на колени, а она при этом присутствовала... Попробовать что ли шантажировать Лёлика?

Но как преподнести это Азе? Она ведь наверняка наметила эту жертву себе? Не слишком ли ей жирно будет? Пока Доротея плела эту интригу мысленно, подала голос Анжела:

— А я бы себе в рабы взяла Капитана.

— Влюбилась что ли? — хихикнула подружка Тия.

— Дура ты... — отмахнулась от нее Анжела. — При чем тут влюбилась... Просто... Приятно поработить такого большого и сильного. Чтобы он носочки мне стирал, а этого вашего Гарика... Не знаю, мне он не того...

Забыв про отбой, девчонки стали горячо обсуждать, кто кого хотел бы сделать своим личным имуществом. Повелевать захотели почти все. Лишь скромненькая Тия неожиданно поинтересовалась: а можно ли ей самой быть рабыней? На ревнивый вопрос Анжелы, чьей же это она хочет быть невольницей, Тия честно потупив глазки, призналась:

— Твоей.

Анжела, еле сдерживая самодовольную улыбку, согласилась.

Решено было позвать Гарика. Сбегать в соседнюю палату вызвалась Катька, ей не терпелось поиздеваться над парнем после того, что она увидела сегодня.

В ребячьей палате ее встретили громким смехом и предложением погреться в чьей-нибудь постели. Катька зашипев на всех, приняла назидательный вид и так многозначительно промолвила:

— Гарик, там тебя зовут...

При этом она так зловредно сделала глазками, что все поняли: Гарика зовут исключительно для интимных надобностей. Тут же со всех сторон полетели намеки и скабрезности:

— Собачка, к ноге...

— Иди, подлизывай хозяйке...

— Не забудь трусы ей постирать...

Запахнувшись в простыню, Гарик поспешил поскорее покинуть свою палату вслед за Катей. Весь вечер мальчишки жестоко насмехались над ним, припомнив ему все, и ужин под столом, и сегодняшний случай в ванной, и то, что он часто просиживал вечерами в палате у девочек. "Шестерка", — презрительно неслось ему вслед. Да, теперь он — бабья шестерка. И это навсегда. А что делать?

В палате девочек Гарика встретили тоже весьма оживленно. Азалия велела сесть на краешек ее кровати. Катька тут же швырнула ему в лицо свои гольфы, со смехом приказав выстирать.

Гарик отправился стирать. Горячую воду уже отключили, пришлось морозить руки в холодной. К тому же стоять босиком на ледяном кафеле тоже удовольствие маленькое, так что приходилось спешить. Хотя, возвращаться в палаты, что в свою, что в девичью, тоже никак не хотелось.

Гарик дважды прополоскал Катькины гольфы смывая с них мыльную пену. Озноб тем временем проникал под простыню, надо было возвращаться. Как ни тяни время, а идти все равно придется. Гарик вздохнул и тихонько направился по темному коридору.

Когда он вернулся в палату к девочкам, Азалия, собрав вокруг себя особо приближенных, говорила:

— Я знаю, кто будет нашим следующим рабом. Веня Габов.

— Венька? — удивленно подняв брови и сделав губки трубочкой, переспросила Катька.

— Но он же... Там где-то у Мадам живет... — засомневалась Анжела.

— Ни фига! — с видом знатока придворных интриг авторитетно заявила Азалия. — Я точно знаю, что его поперли от Мадам. И печки заставили топить. Так что он теперь как все... Даже хуже!

Тут она очень многозначительно покачала головой и поцокала языком, давая понять, что знает нечто такое... Что ни сказать, ни намекнуть невозможно, но необходимо принять как данность.

— Давай-ка, Гарик, сбегай, позови Веньку! — обычным своим тоном приказала она. — Живо!

Гарик естественно поспешил.

Веня Габов обычно в палате не ночевал. Где он спал никто не знал, но предполагали, что где-то в покоях Мадам, впрочем, задавать лишних вопросов в пансионате было не принято. В последние же дни Веня стал приходить ночевать, хотя и довольно поздно, ближе к полуночи. И в этот раз, не успел он толком заснуть, как за ним пришел Гарик.

— Там... тебя... Ну, в общем зовут... — поскорее попытался вытащить его из палаты Гарик, лишь бы не слушать ребячьих насмешек.

Тонкошеий, бледненький Веня заморгал спросонья глазками, но ничего не сказал, одел штаны, и отправился за Гариком.

В девичьей их уже ждали. Азалия громогласно, на всю палату заявила:

— Вот, девочки, кому нужен персональный мальчик для битья! Венечка будет теперь под нашу дудку плясать!

Веня стоял ничего не понимая, лишь недоуменно хлопая большими, роскошными ресницами. Азе явно нравилось его смущение.

— Чего вылупился? — спросила она, и неожиданно перегнувшись через спинку кровати несильно, но звонко влепила Вене шаловливую пощечину. И тут же поднесла ладошку к лицу.

— Целуй!

Веня опешил от такого обращения.

— Целуй, я сказала! — с явным нажимом велела Аза.

Веня нервно сглотнул, но руку Азалии поцеловал. Она тут же откинулась на кровати, задрала ножку и повторила приказ:

— Целуй!

Веня попятился к двери. Девчонки, те, что наблюдали за этой сценой, с восхищением раскрыли рты и молитвенно сложили ладошки.

Между Веней и Азалией тем временем шел яростный поединок взглядов. Черные, жгучие глаза девушки сверлили парня затаенной злобой и почти открытой угрозой. Веня сопротивлялся как мог, но чувствовалось, что больше всего ему сейчас хочется убежать куда-нибудь, но уж никак не спорить с ней. Он явно боялся Азалию. Боялся, но скрывал из последних сил.

— Ну-ка, пошли, выйдем... — неожиданно вскочив, потащила его за собой Аза. — И ты, Гарик, пойдем со мной в коридор...

Запахнувшись в простыню, как римская патрицианка в хитон, Азалия выскочила в холодный, темный коридор и тут только велела Гарику отойти к окошку. Ей видимо не хотелось, чтобы он слышал их разговор с Венечкой.

О чем они шептались, Гарик действительно не слышал. До него долетали лишь невнятные обрывки фраз: "если не хочешь вернуться...", "продолжай в том же духе...", "смотри, пожалеешь...".

Когда они все вернулись в палату, прямо на глазах изумленных девочек Веня Габов встал перед Азалией на оба колена и поцеловал подошву ее резиновой сандалии.

— Теперь ножку! — победоносно улыбнулась Аза, скидывая сандалию и подставляя Венечке голую ступню.

Тот чмокнул и ее.

— А теперь, — так же громко, чтобы все слышали, сказала она, — Всем девчонкам! По очереди! Целуй!

От такого Веня опешил. Девочки уже разошлись по своим кроватям, хотя никто не спал. Все с нескрываемым изумлением ожидали, что будет дальше.

— Долго мне ждать? — снова с угрозой произнесла Азалия. — Отказываешься?

Тут Веня не выдержал и согнувшись перед сидевшей напротив Катей поцеловал и ее толстые щиколотки. Катя засмеялась, подняла ногу так, чтобы подошва оказалась перед Венькиным лицом:

— Еще! — смеясь, велела она.

Веня поцеловал.

— Вторую! — последовала новая команда.

Мальчик поцеловал и вторую.

— Теперь ползи!

Он пополз к следующей кровати, на которой лежала скромненькая девочка Аня. Анечка уже забралась под одеяло и Веня, не зная, что делать, замер перед ней, умоляя глазами о помощи.

— Попроси хорошенько, может Анка позволит тебе поцеловать ей пяточку! — издевательски-елейным тоном подсказала ему Катька.

— Прошу... Аня... — заикаясь, проблеял Веня.

Та, пожав плечиком, осторожно высунула маленькую белую ступню из-под одеяла. Веня поцеловал ее пальчики, пополз к следующей кровати.

Девчонки, в основном не возражали. Все позволяли целовать им ноги вполне охотно, некоторые даже с удовольствием совали Вене в нос пятки и похихикивая требовали, чтобы он целовал еще, еще, еще... Анжела велела вылизать каждый пальчик. Доротея пожелала, чтобы Веня поцеловал ей еще и руки, причем до локтя. Когда Веня пополз вдоль второго ряда обратно к двери, Азалия села ему на спину.

Гарик смотрел на все это как зачарованный. Он с ужасом думал, что на месте Венечки в любую минуту может оказаться он сам. Но в то же время, ему вдруг сделалось как-то невыразимо легче оттого, что это произошло не с ним, а с кем-то другим, но вот он, Гарик все это видел и теперь у него как бы есть собрат по несчастью.

Из девочек лишь одна Тия отказалась было принимать поцелуи от Венечки.

— Что ж, — усмехнулась Аза, — придется начать сначала. Венечка, ползи по второму кругу...

Веня с ужасом уставился на Тию.

— Пожалуйста! — шепотом произнес он, и Тия увидела неподдельное отчаянье в его глазах.

Протянула ногу. Правда сама зажмурилась. Веня с благодарностью поцеловал. Рабская Венечкина покорность чем-то даже понравилась Гарику. Он старался не встретиться с ним взглядом, чтобы не смутить того, отлично понимая, как сейчас тяжело ползти по холодному полу и, унижаясь, чмокать девичьи ступни под насмешливыми взглядами молодых стервочек.

Когда процедура была закончена, Аза объявила:

— А теперь, Венечка, иди и попроси, чтобы девочки дали тебе свои носочки постирать. Живо!

И Веня пошел. Правда, согласились лишь Анжела и Доротея, остальные постеснялись. Зато когда Веня уже собрался идти в ванную стирать доверенное ему белье, Азалия остановила его вопросом:

— А мои надо стирать? Ну-ка, понюхай!

И под всеобщий девичий смех Веня Габов стремглав вылетел за дверь. Неожиданно для себя Гарик рванул ему вслед — помогать...

Глава 9

Братство Тайных Рабов

Вопреки ожиданиям, Мадам так и не вернулась вплоть до Пасхи.

В это тихое, теплое воскресенье Евдокия Павловна с утра была необычайно ласкова с воспитанниками и как-то по-особому умиротворена. Она прочитала с утра лекцию о необходимости следовать Божьим заветам, раздала всем куличики и по паре крашеных в золотистый цвет яичек, после чего предоставила всем полнейшую свободу действий. Никого в тот день не наказывали, телевизор разрешили смотреть аж до двенадцати ночи.

Отбоя как такового тоже не было, просто Евдокия погасила везде свет и выключила телевизор. Ребята и девчата разошлись по своим палатам.

После того, как Веню Габова официально посвятили в рабы, он неожиданно перенес свой матрац и устроился рядом с Гариком. Теперь они часто перешептывались после отбоя. Гарик старался поддержать Веню, хотя и понимал, что излишнее сочувствие может причинить товарищу по кабале душевную травму.

— Знаешь, а я уже привык им подчиняться... — говорил он вполголоса Веньке. — Тем более что Аза... Она вообще девчонка клёвая. Ей не западло ноги целовать.

— Я не пойму, а чего они над тобой-то не издеваются? — неожиданно спросил Веня и Гарику этот вопрос очень не понравился.

— Ну как... — вовремя не нашелся что ответить Гарик. — Вообще-то они еще как надо мной издевались! Вначале. И под столом я сидел все эти три-четыре дня, только вот сегодня разрешили есть вместе с ними... И вообще... Я, брат, тоже натерпелся!

— А меня — вон всей палатой опускали! — горестно вздохнул Веня. — Тебя бы так...

Гарик промолчал. Хотелось все же не замечать явные нотки недоброжелательности со стороны Веньки, тем более, что он, Гарик всячески старался расположить к себе нового друга.

— Знаешь, давай, вот, что придумаем. — предложил Гарик. — Давай мы с тобой организуем что-то вроде... Ну тайного общества что ли...

— Чего? — недоверчиво покосился Веня.

— Ну, такое тайное братство рабов. Типа мы с тобой вот... А остальные чтобы никто ничего не знал про это. А мы будем помогать друг другу, чтобы никто ни о чем не догадался бы и на нас не стали бы показывать пальцем, смеяться... Как тебе идея?

Веня задумался.

— А девчонки нас не сдадут?

— Не, я думаю, что они еще кого-нибудь затащат к себе в палату и так же опустят, как...

Тут Гарик хотел сказать "как тебя", но вовремя осекся. Веня, впрочем, угадал не сказанное и коротко вздохнул, подавив обиду.

— Посмотрим... А насчет братства — это интересно. Как назовем?

— Так и назовем, — воодушевился Гарик, видя, что его идея понравилась. — Допустим, "Братство тайных рабов". Как тебе?

Веня пожал хилыми плечами.

— БТР получается если сокращенно.

— Точно! — засмеялся Гарик. — Напишем эти буквы на руке, чтобы никто не догадался.

— Давай...

Они достали шариковые ручки, долго примерялись как бы это получше написать, чтобы при рукопожатии у одного из них на руке были бы две буквы, а у другого одна и вместе получалась бы тайная аббревиатура. Гарик себе начертал БТ, а Р оставил Венечке. Тот согласился. Буква хоть и одна, зато самая обидная. Подумав, он предложил добавить еще какое-нибудь слово, чтобы было поровну.

— Давай еще А напишем — тут же предложил Гарик.

— А что это значит?

— Азалии. Братство Тайных Рабов Азалии.

Веня хмыкнул, дескать, что ты в ней нашел, но промолчал.

— Ну можно и Азалии... — как-то задумчиво глядя в потолок согласился он. Да, давай напишем А...

И вывел на своей руке заглавную букву алфавита. А потом совсем неожиданно для Гарика предложил:

— Знаешь, я придумал, что надо нам сделать.

Гарик вопросительно пододвинулся к нему.

— Давай кого-нибудь из ребят еще втянем в это... — он на секунду лишь запнулся, но продолжал уверенно, — в это рабство. Ну, чтобы нам с тобой не обидно было одним.

— А кого? — удивился его словам Гарик.

— Не знаю... — как бы задумчиво ответил Веня, но тут же предложил — Давай притащим к девчонкам в палату Пачулю, он дурачок, сразу не допетрит, что мы с ним хотим сделать, так что пойдет с нами. А там уже...

— И что? А если девчонки не захотят его?

— Да им какая разница, над кем издеваться-то? Лишь бы издеваться...

Гарик ухмыльнулся, представив глупого Пачулю ползающего на коленях перед девичьей палатой. Но тут же что-то кольнуло его в сердце. Стало жаль парня.

— А вдруг он не захочет? — отчего-то смутившись, спросил Гарик.

— А куда он, на фиг, денется? — губы Вени скривила жестокая усмешечка. — Мы его заставим.

— Как?

— Просто, — пожал Венька плечами. — Измудохаем как следует прямо там, у девок в палате и заставим всем им ноги лизать. Только пусть попробует после этого не слушаться. Всем расскажем!

Гарика аж передернуло от такого предложения Веньки. Было в этой подлой идее что-то до ужаса приятное и волнующее. Гарик внезапно понял, что несмотря на жалость к недалекому пареньку, он, Гарик, втайне очень хочет, чтобы и тот тоже оказался в таком же рабском, зависимом положении, в котором находились они с Венькой. Ему было бы приятно наблюдать, как девчонки будут измываться еще над одним пацаном, как было безусловно приятно видеть процесс порабощения самого Вени Габова. Он потому и помогать стал Веньке, и утешал того, лишь бы сознавать, что не один он в такой беде, что рядом есть кто-то, кому может быть еще даже хуже приходится, чем ему...

Внезапно отбросив всякую стыдливость, Гарик согласился.

— Так и сделаем...

Странный и жутковатый сон приснился Гарику в ту ночь... Будто бы он оказался в каком-то огромном стаде, в какой-то большой толпе таких же, как он, ребят, только все они почему-то были совершенно голыми. И вот эту огромную толпу со всех сторон окружают девчонки, и даже взрослые женщины. Все они на лошадях, и у всех в руках плетки или хлысты. Они щелкают этими хлыстами, раздаются страшные звуки ударов по голым телам, слышатся крики и какой-то нечеловеческий вой. И тогда толпа устремляется куда-то в сторону, все бегут, стараясь не попасть под жалящие удары бичей и плетей, и он, Гарик, бежит вместе со всеми. Он быстро устает, к тому же клубы пыли, поднятые конями и людьми забивают ему нос и горло, становится трудно дышать. А надо все время бежать и бежать, иначе тебя либо затопчут, либо исхлестают в кровь плетьми. Гарик бежит, что есть сил, но потом падает и чувствует, как ледяной ужас сжимает его горло. Хочется закричать, но нет сил. Инстинктивно он рвется вперед, но тело сковано какой-то болезненной судорогой, и первобытный ужас перед болью и копытами коней охватывает все его существо...

А он кричит, что есть мочи, но вдруг замечает, что его горло уже забито пылью и никаких звуков оттуда не вырывается, что его никто не услышит и вот-вот забьют, затопчут эти жестокие всадницы на конях и с плетками...

Глава 10

Сапоги и наездницы

А на следующий день, когда всех после занятий выгнали на уборку территории парка, неожиданно в воротах показалась машина Мадам. Она остановилась при въезде и сама хозяйка пансионата выплыла во всей красе. Сверкающий на солнце лаковый малиновый плащ, какой-то немыслимый черный костюм для верховой езды и высоченные белые ботфорты из скрипящего латекса.

Мадам в таком одеянии еще никто никогда не видел. Все замерли с граблями и лопатами в руках, от удивления раскрыв рты. Девочки даже, затаив дыхание. Мадам была великолепна, но это великолепие ослепляло и шокировало. Она торжественно со всеми поздоровалась, строго проследила, чтобы все воспитанники поклонились ей со всем возможным почтением, и только после этого проследовала к себе.

После обеда началась раздача слонов.

— Катя Бенечко! К директрисе!

— Доротея Шентес — к директрисе!

— Анна Дарвулия — к директрисе! — голос Евдохи, вызывающей воспитанниц, был сух, строг и не предвещал ничего хорошего. Подруги целовали уходящих в директорский кабинет девчонок, рассчитывающих, что это, минимум, порка.

Раньше всех вернулась Азалия и немного успокоила девичью палату сообщением, что разборки проходят по поводу ночных посиделок и нарушения команды "отбой". Будто бы кто-то нажаловался что девчонки три ночи подряд устраивали беготню по коридорам. Не вызвали лишь Анжелу и Тию.

— Странно, — как бы размышляя вслух, произнесла Анжела, — дернули именно тех девок, которые над Венькой издевались.

— Почему тогда тебя не вызвали? — удивилась Азалия.

— Сама не пойму...

— Может, вечерком поговорим с этим козлом Венечкой?

— Надо бы...

По случаю возвращения Мадам было объявлено, что вечером намечается поход с ночевкой на Плотину. За подснежниками. И тут же Евдоха, как средневековый глашатай о казни, злорадно объявила:

— Дарвулия, Шентес, Бенечко в поход не идут. Наказаны.

— Я тоже не пойду, раз так... — заявила Азалия.

Остальные притихли и стали собираться. Поход на Плотину, да еще с ночевкой... Это было весьма интересное развлечение, кроме того такое мероприятие означало, что назавтра занятия точно отменяются, да и скорее всего на послезавтра — тоже.

Ужин подали на час раньше и сразу после ужина Евдоха собрала всех, кто идет в поход. Азалии нигде не было. Неожиданно появилась сама Мадам и строго оглядев всех, приказала остаться Лёлику и Капитану.

— А где Веня? — спросила она так же строго.

Венечку поискали, но тоже не нашли. О чем-то подумав, Мадам велела Гарику тоже остаться.

— Я их, если что, привезу завтра к вам на Плотину, — сказала она вполголоса, но так, что все слышали, Евдохе.

Никто ничего не понял, но остальные поспешили поскорее отправиться в поход, лишь бы не попасть под таинственные наказания.

Вечером в пансионате неожиданно отключили свет. Наказанным пришлось разойтись по палатам, даже посмотреть телевизор им не дали. Глядя, как за окном в темно-синем, чернеющем небе таят густые кроны деревьев, Азалия вздохнула:

— Я знаю, кто нас выдал, девки...

— Веня? — спросила Катя.

— Нет. — Неожиданно ответила Азалия. — Я тоже сначала думала, что он. Вернее, не только он. Он нажаловался, что ему спать по ночам не дают. И про ночные хождения рассказал. А потом, когда дернули ребят, они все сказали, что бегали к ним в палату девчонки.

— Лёлик и Капитан?! — удивленно переспросила Катя.

— Потому и их тоже оставили? — села на кровати Аня.

Азалия молча кивнула.

— Это я сказала Мадам, чтобы их оставили. Я докажу, что они нас оболгали. Надо что-то придумать...

Девчонки стали вспоминать все события прошедших четырех ночей, кто из ребят куда ходил по ночам, кто это мог видеть и были ли какие-нибудь свидетели.

— И еще интересно, куда пропал Веник. Его бы допросить как следует у Мадам в кабинете... — мечтательно ухмыльнулась Азалия. Он бы точно все рассказал, как было.

— И нас бы простили... — надула губки Катя.

— А нас и не за что прощать! — отозвалась Доротея. — Это их, козлов, надо наказывать, Лёлика этого...

— А Капитана твоего? — ехидно улыбнулась Катя.

— Почему сразу моего? — пожала плечами Дора, — Он такой же мой, как и твой...

— Ну это ж ты мечтала его в рабство заполучить! — продолжала вредничать Катька.

Азалия напряженно молчала, что-то усиленно обдумывая.

— Я знаю, девчонки, что надо делать. Надо найти Гарика. Если он не у Мадам, то надо поговорить с ним, чтобы он подтвердил, что мы спали эти ночи, а бегали как раз ребята. Тот же Лёлик. Он ведь не спит по ночам, он вообще не спит, у него даже круги под глазами от этой бессонницы, вы видели?

— Они курить ходят с Капитаном... — поддакнула Аня. — Я видела сама...

— Вот и отлично. — кивнула с облегченным вздохом Доротея. — Надо бы Гарика заставить все это рассказать. Если он не испугается, конечно...

— Нас он еще больше испугается, — криво улыбнулась Азалия. — Ищите срочно Гарика, девки! И тогда мы сможем оправдаться, а завтра пойдем в поход с утра!

— Думаешь, Мадам нас повезет на машине?

Хитрые глазки Азалии загорелись.

— Думаю, мы сделаем еще лучше. Если докажем, что это ребята нас подставили, то сможем уговорить Мадам не наказывать их строго, пусть попросят у нас прощения и только.

— Точно! — захлопала в ладоши Доротея, поняв задумку Азалии. — А их заставим делать все, что мы захотим, пообещав отмазать от подвала!

— Ха! — подхватила с восторгом Катя, — И поедем на них верхом к Плотине! То-то девчонки наши да и все вообще удивятся!

— Обождите вы! — улыбаясь, махнула рукой Азалия. — Вы сначала поймайте Гарика. Без него у нас ничего не выйдет...

Но напрасно в тот вечер девчонки облазали весь пансионат, светя себе в кромешной темноте единственным фонариком Азалии. Гарика нигде не было. Он словно растворился в жутковатой темноте старинного особняка. Девчонки, замирая от страха, прислушивались к таинственным ночным поскрипываниям, протяжным вздохам, шуршаниям и прочим фантастическим звукам, заполнявшим тишину спящего дома. Эти потусторонние звуки были хорошо знакомы всем без исключения воспитанникам, не раз стоявшим наказанными в темных коридорах после отбоя.

А Гарик тем временем стоял совершенно голый на коленях в комнате Мадам. Сама Мадам, в ночном халате, сидела перед зеркалом и смывала макияж. На Гарика она старалась не смотреть, вид коленопреклоненного, дрожащего мальчишки сводил с ума и зажигал в груди такие волнующие фантазии, что приходилось переводить дух и стараться думать о чем-то другом.

— Я вижу, тебя хорошенько выпороли... — говорила она, через зеркало разглядывая оставшиеся на плече Гарика полосы от трости Евдокии. — За что?

— За неповиновение... — глухо отозвался Гарик, не поднимая головы.

— И ты продолжаешь меня не слушаться?

Гарик вздрогнул.

— Я слушаюсь, я все сделаю, что вы прикажете... — голос временами изменял ему и срывался на шепот.

— Так, говори! Рассказывай, что там у вас по ночам происходит! Ну! Я, что, должна из тебя клещами все вытягивать?

Гарик быстро сообразил, что Азалия наверняка все уже доложила в подробностях, так что ему нечего бояться кого-нибудь выдать. Все уже были давно заложены и перезаложены этой пронырой. И он вкратце рассказал про Венечкины приключения в палате у девчонок. О себе умолчал. Мадам, едва заметно усмехнувшись, ничего не сказала. Закончив косметические процедуры и вытирая лицо салфеткой, спросила лишь:

— Ну а кто устраивал беготню по ночам? Вы или девчонки? Кто к кому в палату бегал?

— Заходила Катя и вызывала Веню Габова... — все так же заикаясь, тихо ответил Гарик. А больше я не видел.

— А мальчишки? Кто-нибудь курить ночью бегал?

Гарик понял, что и о ночных курениях все известно. Сейчас ему предстояло выбирать с кем он: сдать ребят, в частности Лёлика и Капитана, или остаться верным мужскому братству? На размышление отводилось пару секунд, не более. С одной стороны девчонок наказали якобы за ночные хождения, они наверняка будут оправдываться и могут назвать его в качестве свидетеля. Тогда придется подтвердить факт курения. Это, конечно, сыграет на руку Азе и девчонкам, но что потом с ним сделают ребята? Ночью, в палате, когда рядом не будет ни Евдохи, ни Мадам... А с другой стороны он и так попал в такую передрягу, что непонятно, за кого держаться.

Инстинкт подсказал, что, стоя перед Мадам на коленях, глупо пытаться выгораживать ребят, тем более, что именно Лёлик и Капитан злее всех издевались над ним, когда девчонки загнали его под стол и потом, когда ему пришлось мыть ноги Азалии. Гарик еще раз прерывисто вздохнул и честно рассказал все о том, как ребята ходили курить каждую ночь. Где у кого хранятся сигареты, тоже рассказал.

Мадам неожиданно весело заулыбалась и похвалила его:

— Молодец! Вот так всегда бы. Глядишь, может и задницу спасешь от порки!

Погасив ночник, Мадам зажгла свечу и забравшись под свою роскошную перину позвала Гарика томным голосом:

— Ну все, успокойся и иди сюда, погрей мне ножки...

Гарик, твердо решившись исполнять любые приказания, лишь бы больше не попадать в лапы садистки-Евдокии, весь дрожа, присел на край постели Мадам. Она чуть приоткинула одеяло и протянула ему свои холеные белые ноги. Ступни Мадам действительно были холодны. Гарик стал гладить их руками как в прошлый раз. В висках застучало, какой-то страх опять навалился на него. Он не знал, что ему делать дальше. Целовать ноги взрослой женщины не хотелось, но Гарик помнил, к чему привели его нерешительность и неумение в прошлый раз.

Неожиданно ему помогла сама Мадам. Она решительно схватила его за шиворот и повалила на кровать, причем тут же накинула ему на голову свое одеяло и прижалась ногами к его лицу.

— Целуй давай, мерзавец, целуй их и облизывай! — горячо зашептала она. — Ну же! Ну! Или будешь всю ночь напролет стоять на коленях на железных гвоздях!

Оказавшись под одеялом в жаркой темноте, Гарик стал отчаянно нализывать ножки директрисы ничего уже не стесняясь.

— Давай-давай, мой маленький раб! — шептала она, шевеля под одеялом ступнями, — Лижи, лижи, вылизывай, а то накажу!

Подошвы Мадам были мягкими и нежными, очень чистыми, не то, что вонючие пятки Евдохи. Гарику вдруг очень захотелось сделать как можно приятней этой женщине, он старательно вылизывал каждый пальчик, на ощупь, стараясь не пропустить ни один, грея их своим дыханием. Он честно выполнял свою столь необычную работу. А Мадам все терла и терла по его лицу и губам своими подошвами и казалось, что она как-то странно взволнована этим. Гарику даже показалось, что она иногда слегка постанывала и ноги ее немного вздрагивали от прикосновений его языка.

Неожиданно ее ступни напряглись, и через несколько секунд Мадам глубоко вздохнула. Ее пальчики перестали шевелиться, замерли, забравшись Гарику в рот. Потом она глухо сказала:

— Спать сегодня будешь здесь. Раздевайся и ложись там, у меня в ногах... Понял? Будешь греть их всю ночь...

Гарик быстро разделся и проскочил под жаркую перину. Мадам повернулась на левый бок, задула свечу и, на ощупь найдя ногами голову Гарика, прижала к его лицу обе ступню.

Пылающими от стыда и волнения щеками Гарик почувствовал, как ее пятки стали влажными. Он так и замер, не смея ни пошевелиться, ни вздохнуть...

А проснулся Гарик оттого, что ножки Мадам требовательно уперлись ему в подбородок всеми пальчиками.

— Оближи... — чуть хрипловатым со сна голосом велела она. — И запомни: как только просыпаешься, сразу должен облизывать мне ножки языком. Чтобы они были чистыми. По утрам и вечером... Понял?

Гарик предпочел не отвечать, а работать языком.

И тут ворвалась Азалия. Без всякого стука и церемоний.

— А что, подъема у нас сегодня не будет? — весело поинтересовалась она. — Расслабуха?

— Расслабуха, — ответила Мадам.

Гарик, услышав Азу съежился под одеялом стараясь стать плоским и незаметным.

— То-то я смотрю... — продолжала Азалия, — Никто нас не будет, хотя уже восьмой час и Гарика нигде нет... Он у тебя?

Ответа не последовало, зато послышался смешок Азы. Она забралась на постель Мадам, ощупала Гарика через одеяло.

— Ну, ясно... — манерничая, дразнилась она. — А кстати, Веньки Габова тоже нигде нет. И в поход он не пошел, может, сбежал?

— Веньку я заперла в кладовке, можешь его отпереть... Да, хорошо что напомнила, его надо как следует допросить, он тоже мне вчера соврал насчет ваших ночных посиделок.

— Да, вообще, этого козла Веника надо бы в подвальчик определить... — как всегда стала интриговать Азалия. — Он ведь девчонок подставил, заявив, что это мы по ночам ползали.

— Да, знаю я... — перебила ее Мадам. — Ты вот пойди его отопри и вызови ко мне. И так, чтобы ребята это слышали. А потом и их позовешь, а тут мы с ними уже разберемся. Придется наказать за ложь.

Гарик, услышав что вот-вот сейчас сюда позовут Веньку и Лёлика с Капитаном, аж замер от ужаса. Но тут же ножка Мадам требовательно пнула его в губы: продолжай, мол, не отвлекайся!

— А вообще девчонки в шоке... — щебетала как ни в чем не бывало Азалия. — С походом облом, скукотища...

— Ничего, — потягиваясь и зевая, ответила Мадам, — я вас сегодня на машине подброшу на Плотину. Оттянетесь там, цветы пособираете. Только учтите, по одному цветочку каждой! Они занесены в красную книгу!

— Да, знаем мы... Только вот на машине ехать не охота...

— Пешком что ли пойдете?

Интересно, думал в это время Гарик, а меня снаружи видно? Или Аза думает, что это кошка? Больше я размером кошки или нет?

— Нет, у меня другая идея... Я хочу этого наглого ублюдка Лёлика опустить. А нефига девчонок подставлять! — совершенно спокойно, как с равной говорила Аза, ничего не стесняясь. — Из-за него мы тут всю ночь парились, и оставить это так...

— И что ты предлагаешь? — явно улыбаясь, спросила Мадам.

— Можно его с нами в поход отпустить?

— Его ж наказать придется. За ложь, ты сама знаешь, подвал и надолго...

— В подвал его можно посадить и потом, когда все ребята здесь будут и девчата тоже... А то так не интересно... — притворно канючила Азалия, будто бы уговаривая Мадам, хотя прекрасно знала, и видела, что та ей не откажет. — А сейчас можно их с нами отпустить, мы с девчонками придумали заставить их нас на себе везти... Как бы верхом.

— С ума сошли что ли! — рассмеялась Мадам и пальчики ее требовательно раздвинули Гарику губы и проникли в рот. — Ехать на мальчишках верхом?! Ха-ха-ха... Они ж не довезут вас! Вы ж здоровые лошади!

— Подумаешь... — манерничала Аза. — Мы им будем давать передышки. Нам главное, чтобы они нас в конце на себе верхом принесли, чтобы это все остальные видели там, на Плотине...

Гарик не видел всей мимики этого разговора, но отчетливо представлял себе Азу, все ее подленькие ужимки, с помощью которых она могла кому угодно втереться в доверие и кого угодно уговорить. Он тут же сообразил, что оставлено без похода четыре девочки, и ребят тоже четверо, если считать его и Веньку. А это значит, что и ему придется тащить кого-то на своем горбу. Представив толстуху Катьку, Гарик вспотел от ужаса.

— Ну не знаю... — по голосу Мадам было видно, что Азалиной идеей она довольна. — Не знаю, смотрите сами... Можно и потом наказать. Завтра.

Аза заворочалась на кровати Мадам, уперлась ногами Гарику в спину.

— Я вообще хочу запугать этого Лёлика подвалом и поркой так, чтобы он всем девчонкам по очереди сапоги целовал. Там, в лесу...

— Перестань... — притворно строго оборвала ее Мадам. — Я этого не слышала... Ты поняла?

Было слышно, как Аза хихикнула и, соскочив с кровати, видимо, убегая, переспросила:

— Ну так я позову Веника, а потом ребят?

— Да, — пошевелилась Мадам, тоже собираясь вставать, — Позови. И так, чтобы они видели, что перед ними у меня был Веня...

Как только Аза убежала, Мадам откинула одеяло и недовольно произнесла весьма строго:

— Ты не лижешь, а слюнявишь мне ноги... Тебя, что, драть нужно каждый день, чтобы ты научился?

Гарик съежился, ему захотелось плакать от обиды. Столько проваляться в ногах под жарким одеялом, проспать там всю ночь и все напрасно, Мадам обещает наказать...

— Лизать нужно, как лижешь мороженое! — назидательно сказала она поправляя халат. Слюни подбирать. А не размазывать их. Ты понял?

Гарик молча кивнул, одеваясь.

— А сейчас можешь идти и запомни, вечером — как штык здесь. Без напоминания. Чтоб я тебя не искала. Сразу после отбоя — сюда. Ясно?

Гарик снова кивнул, спеша смотаться поскорее, чтобы не встретиться с Венькой. Отчего-то ему было стыдно сейчас видеть кого-либо из ребят.

Идти в палату не хотелось. Гарик выскочил в парк, свернул в боковую аллею. Здесь, за огромными кленами он любил прятаться, когда нестерпимо хотелось остаться одному.

Парк за эти три дня зазеленел и расцвел. Неожиданно и моментально. Молодая зелень уже почти полностью скрывала фасад желтого двухэтажного особняка, в котором размещался пансионат. А ведь еще вчера отсюда можно было видеть все окошки и двери. Сегодня уже нет. Значит и его, Гарика никому не видно из окон.

Он опустился на траву. Потянулся.

Итак, сегодняшнюю ночь он спал в ногах директрисы. Судя по ее приказу и следующую ночь он будет спать там же. Вот, значит, где ночевал до него Венька... Теперь понятно. Что скажут ребята? Впрочем, о них думать вообще не хотелось. Сейчас там идет разборка. Интересно все же, кто сдал, что они курили по ночам? Аза или все-таки Веник? Лишь бы его, Гарика, не трогали, иначе не отмахнуться ни от ребят, ни тем более от Мадам, которая может выдрать и просто так, под настроение.

Гарик облизнул губы и почувствовал на них оставшийся вкус ног этой странной женщины. Странно, но сейчас он не испытывал такого отвращения, как раньше. Привык? Близость взрослой женщины, которую он испытал сегодня ночью волновала, но и успокаивала одновременно. Не то, что Азины издевки, которые жгли душу и заставляли краснеть даже наедине с самим собой. А Мадам... Она все-таки здесь главная и отмажет, если что... Вот ведь приказала убираться поскорее, чтобы ребята его не видели, как он выходит из ее спальни. А Веньку наоборот велела позвать, значит, хочет, чтобы они подумали, что это он их сдал. Веньке влетит ото всех...

Собрат по несчастью... Гарик удивился самому себе: ему почему-то совсем было не жалко Веню, с которым они недавно писали буквы на руках и договаривались держаться вместе и помогать друг другу. И потом это дурацкое рабство...

Значит, подумал Гарик, в рабстве не бывает друзей. Тут каждый за себя. Жалко Веньку или нет, но в любом случае пусть порют его, а он, Гарик, с удовольствием будет ходить в любимчиках у Мадам. Тогда и трость Евдохи будет не страшна. Надо лишь научится как следует лизать...

Гарик сплюнул солоноватую слюну. Привкус остался.

Сразу после завтрака Капитан был вызван в кабинет директрисы. Девчонки как бы случайно дежурили в коридоре, делая вид, что поливают цветы, стоявшие тут же, на окнах. Разборка была короткой. Капитан вышел бледный, губы его заметно дрожали, глаза бегали стараясь ни с кем не встречаться.

— Два часа... В подвал... — успел пробормотать он заходившему в кабинет Лёлику. И, обернувшись к девчонкам, жалобно попросил:

— Ну, хоть вы-то подтвердите, что мы не курили...

Девочки демонстративно отвернулись и защебетали о своем, о девичьем. Это была месть. Месть явная, жестокая, сотворенная руками начальства, но умело срежиссированная. И девочки не зря пришли сюда именно в эту минуту. Они хотели насладится местью, полюбоваться отчаяньем и страхом своих врагов, как бы при этом оставаясь в стороне. И по тому, как никто даже не выразил хотя бы формального сочувствия, Капитан понял все. Глаза Азалии светились счастьем, когда она показала ему язык и молча, но весьма выразительно покрутила указательным пальчиком в направлении пола, намекая на подвал с крысами.

Минуту спустя весь красный от страха и стыда из кабинета вылетел и Лёлик. Назначенное наказание было сверхсуровым: по два часа в подвале по очереди. До вечера. До тех самых пор, пока не вернутся все из похода.

— Класс! — не сдержала радости Доротея и хлопнула в ладоши. — А мы поедем на плотину и уговорим Евдокию Павловну посидеть подольше у костра... Верно, девочки?

— У костра можно и всю ночь просидеть... — мечтательно отозвалась Катя, закинув руки за спину и как бы потягиваясь.

— А что, прошлой осенью так и сидели. — подхватила игру на нервах Азалия. — До полуночи точно. Пока холодно не стало... А теперь, наверное, по ночам холодно уже не бывает?

— Не-а, — улыбнулась Дорка, — холодно теперь только в подвалах...

И тут девчонки дружно и весело расхохотались, поняв, что окончательно прощены и отомщены.

Пока дворник отводил Лёлика первым в кладовку для помещения в жуткую подземную тюрьму, девочки нарочито озабоченно обсуждали во что одеваться и что брать с собой в поход. Специально, чтобы помучить ребят, которым вместо похода светило рандеву с огромными голодными грызунами.

Когда Лёлика увели, Азалия подмигнула Доротее:

— Дорка, пойдешь смотреть, как твоего в подпол опускать будут, а?

— С удовольствием... — Доротея хищно наморщила носик и расставила пальчики, изображая крысу. — Еще и на люке потанцую пока он там будет скулить...

— Злая ты все-таки, Дорка, — обняла подругу Азалия. — Пошли, а то пропустим все самое интересное.

Остальные девчонки отправились в палату собираться в поход, а Дорка с Азалией пошли следом за дворником, конвоировавшем Лёлика. Когда они вошли в кладовку, мальчишка уже стоял перед открытым люком и срывающимся шепотом умолял дать ему последний шанс поговорить с Мадам.

— Что тут разговаривать... — бубнил дворник, — Полезай давай...

— Вас срочно вызывает Мадам... — сухо обратилась к дворнику Аза, и когда тот нехотя побрел в кабинет начальства, тут же повернулась к Лёлику — У тебя полторы минуты на размышление! Отвечай быстро!

Лёлик кажется все сообразил налету и вопросительно-радостно кивнул.

— Проси прощения у Доротеи!

Лёлик тут же комично сложил руки на груди, словно молясь и сам, без подсказки упал перед ней на колени.

— Будешь везти ее на себе на Плотину, если отмажем тебя от подвала? — не унималась Азалия.

Лёлик радостно кивнул.

— Будешь просить прощения у всех девчонок за то, что подставил их?

Снова та же комичная покорность. Лёлик обладал редким даром все превращать в шутку, благодаря чему практически всегда выходил сухим из любых передряг.

— Смотри, обещал... — Азалия резко повернулась и быстрым шагом направилась к кабинету Мадам, стараясь догнать дворника до того, как он дойдет туда.

В поход отпустили всех — Азалию, Катю, Дорку, Аню с ними в качестве условно-прощенных, с испытательным сроком Веню, Лёлика, Капитана и Гарика, который в этой компании был как бы ни при чем, так как не успел ни перед кем провиниться.

Отправились налегке, еду и палатки для ночевки несла вчерашняя основная группа. На Плотину — старое и весьма странное сооружение, сохранившееся еще с прошлой войны — вели две дороги. Широкая, прорубленная в лесу просека и узкая, петляющая тропинка. По просеке до плотины было километров шесть, по тропинке вдвое меньше. Решено было сократить путь и идти по тропе.

Едва отошли от пансионата метров на сто, как Азалия, о чем-то пошептавшись с Доркой и Катькой, остановила ребят.

— Разборки продолжаются... — сказала она, глядя исподлобья на Лёлика. — Ты помнишь, что обещал?

Здесь, перед ребятами и девчонками, Лёлику было неудобно вспоминать свой страх у открытого люка в подвал, тем более свои обещания и перенесенные унижения. Он даже немного покраснел, мучительно ища выход из создавшегося щекотливого положения.

— Смотри, — продолжала Аза, — Ты, конечно, можешь отказаться, но тогда все наши девочки, которых вы подставили, подтвердят, что это вы с ребятами бегали по ночам и курили и, кстати, расскажут где вы прячете сигареты...

При этих словах Лёлик с Капитаном тревожно переглянулись. О тайнике с сигаретами не мог знать никто. Тем более девчонки. И все же, а вдруг...

— Да-да! — ехидно, как только она одна умела ехидничать подтвердила Катя. — Мы все расскажем. Нефига нас выставлять перед начальством крайними!

Хитрый и сообразительный Лёлик моментально смекнул, что сейчас себе будет дороже спорить. Он чувствовал явный сговор и решил сделать вид, что ничего собственно не происходит. А почему бы не покатать девочек, тем более что этого никто почти не видит. К тому же, всегда можно сделать вид, что это такая игра. Игра и все...

— Да, вы там, — нагло прикрикнул он на притихших Гарика и Веньку, — Ну, чо, не поняли? У девочек ножки устали, давай их прокатим!

И сам при этом галантно предложил Азалии свои услуги в качестве лошадки присев перед ней на корточки.

— То-то же! — громогласно провозгласила Катька и схватив за ухо Гарика нагнула его перед собой. — Давай-давай, лошадка! Сегодня я на тебе прокачусь! До Плотины шагом марш!

Все дружно заржали, распределяясь на всадниц и скакунов. Азалия уселась Лёлику на спину, закинув ему под подбородок тоненький ремешок в виде уздечки. Аня оседлала Венечку, который подозрительно помалкивал. Катька, пыхтя и не скрывая удовольствия, забралась Гарику на шею, причем сразу стало ясно, что он-то уж точно не дотянет до Плотины с такой наездницей. Пунцовая от волнения (все-таки исполнялось ее тайное желание!) Доротея как бы небрежно, как бы нехотя похлопала по спине Капитана и когда тот тоже присел перед ней, самодовольно усмехнувшись, села ему на спину.

— Поехали! — не скрывая больше своего торжества, крикнула Азалия и ребята, с непривычки шатаясь, побрели по тропинке, таща на себе кайфующих и переглядывающихся между собой девчонок. Катька, не сдерживаясь, смеялась, чувствуя как кряхтит под ней Гарик. Дорка молчала, она была слишком взволнована. Азалия ехала на Лёлике как ни в чем не бывало, впереди процессии, причем она успела на ходу сорвать веточку и теперь похлестывала своего "скакуна" и приговаривала "давай-давай". Веня брел замыкающим, таща на себе Аню.

Не пройдя и километра ребята запыхались и взмолились об отдыхе. Они остановились и решив, что шутка Лёлика пришла к логическому завершению, предложили девочкам дальше идти самим.

— Ничего подобного, — неожиданно серьезно и как-то холодно ответила Аза. — Будете тащить как миленькие. До самой Плотины. Так, чтобы все видели, как вы нас на горбу несете! И мы никуда не спешим. Можете отдохнуть, и — под седло!

Поняв, что это уже не шутки, ребята приуныли. Больше никто не смеялся. Отдышавшись, Капитан сделал еще одну попытку найти компромисс.

— Девчонки... ну, может как-нибудь... договоримся...

— Потом договоримся! — жестко сказала Дорка. — Вот довезете нас на себе и будем договариваться. И помните, мы, если что, все расскажем! Мы молчать не будем!

Но сколько не отдыхай, а идти все же надо. И ребятам пришлось снова подставлять спины. Торжествующие девочки как заправские наездницы снова уселись им на загривки. И поехали.

Мальчишки теперь брели медленно, экономя силы, мысленно вспоминая, сколько еще осталось до Плотины и стараясь не думать о том, какой позор ждет их там, когда все ребята и девчата увидят как они тащат на себе злорадствующих и упивающихся своим торжеством девок.

Глава 11

Дамский террор

С этого момента началось то, что потом, во время следствия, проведенного лично Мадам, обозначено было как девичий беспредел.

Лето расцвело неожиданно и ярко. Шли последние недели занятий перед каникулами и в один из таких нервозных дней, вернее, вечеров, случилось ЧП. После отбоя Гарик, как всегда вернувшись из девичьей палаты, тихонько позвал Веню Габова. Венька спросонья побрел сначала в туалет и вот тут-то его и подловили. Прямо в коридоре его повалили на пол, несколько цепких девичьих рук схватили его за волосы, пригнули к полу, больно расцарапали шею. Венька попытался сопротивляться, но держали его крепко. Тут же на его голову посыпались тумаки. Неожиданно резкой болью обожгло глаз и тут же голова закружилась от горячего удара по затылку. Венька почувствовал как руки и ноги его задрожали и он едва не потерял сознание.

Девчонки пинали его коленями по бокам, при этом ни на секунду не отпуская волосы и не давая даже взглянуть кто именно его бил. Они специально пригибали его лбом к полу, чтобы он никого не смог бы запомнить.

Когда он ослаб от этих неожиданных побоев и попытался было закричать, чтобы хоть кого-нибудь из мальчишек позвать на помощь, чей-то знакомый голос, как ему показалось, это был голос Азалии, произнес сдавленно:

— Тащите его в наш туалет...

Обмякшего Веньку затащили практически волоком в женский туалет. Тут его бросили на холодный кафельный пол. Чуть приоткрыв глаза, он заметил рядом со своей головой ноги девчонок, но поднять глаза выше побоялся. Кто-то, кажется, опять Азалия поставила ногу ему на голову, кто-то встал на ноги, еще кто-то из девок прыгнул ему на спину. Венька теперь уже не на шутку испугавшись, заголосил:

— А-ааа... Пустите! Помогите!!!

— Заткнись, сука! — прошептала Анжела, присев рядом с его головой. Только ее он и смог наверняка опознать. — Вопишь? А как на нас стучать? Забыл уже?

— Я не стучал! — заверещал Венька, сообразив, в чем дело и за что его бьют.

Нога, стоявшая на его затылке неожиданно саданула его лбом в пол. В глазах вспыхнул белый огонь. Он невольно вскинул голову вверх и тут же еще один удар в затылок впечатал его в кафель еще сильнее и на этот раз носом. От дикой боли Венечка практически потерял сознание. Под его лицом на полу стала расти лужа крови.

Еще немного попинав, ему приказали встать на колени, но голову не поднимать и ни на кого не смотреть.

— Проси прощения, мразь! — Азалия не скрывалась, что это она командует расправой.

Веня, размазывая по лицу кровавые потоки из носа, захныкал:

— Простите, девочки, милые... Я никого не сдавал... простите-е-е...

— Будем пиздить, пока не сознаешься! — сказал кто-то из девочек, кажется, по голосу это была Катька.

— Я правда... — скулил Веня, — правда... честное слово... не сдавал...

Девчонки захихикали при этих словах. Тут же он получил несколько ударов ногами по голове и опять повалился на пол. Снова кто-то из мучительниц встал ему на спину. Задыхаясь от тяжести и боли, Веня решил, что так будут бить довольно долго и надо бы сознаваться.

Давясь кровью, соплями и рыданьями, он стал умолять не бить его, кланялся девкам в ноги и каялся во всех смертных грехах. Он сознался, что это он сдал их за ночную беготню. Но тут же постарался всю вину переложить на Гарика и своего друга Крыса. Крыс, по его словам всегда стучал, особенно на девчонок.

В ту ночь Веника заставили мыть женский туалет, причем он должен был делать это совершенно голым. Дверь в туалет оставили открытой, чтобы все, кто ходил писать, могли видеть Венькино унижение. А на следующий день все увидели здоровые синяки у него под глазами. На вопрос Евдокии Павловны, что с ним случилось, Венька молчал как партизан, за что и получил вечером того же дня двадцать ударов тростью. Выл как белуга, но молчал и тут.

А беспредел тем временем набирал обороты...

Веньке было приказано каждую ночь теперь мыть и чистить женский туалет, чтобы к утру он блестел. Дело в том, что уборщицу уволили по сокращению штатов и всем воспитанникам сама Мадам торжественно объявила, что теперь они совсем взрослые и должны сами за собой убирать. Не только палаты, но и туалет. Мальчики — мужской, девочки, соответственно женский. Теперь вот уборка женского туалета легла на хрупкие плечи забитого и опозоренного Вени Габова, которому в последнее время почему-то упорно не везло.

Но едва сошли синяки на его вечно печальном смазливом личике, как случилось новое ночное ЧП. Был жестоко избит Крыс. В тот вечер многим не спалось. Ребята достали откуда-то пачку "Честерфилда" и по очереди ходили курить в туалет. А так как по утрам Евдоха стала как-то уж очень подозрительно принюхиваться в умывальниках, было решено отныне открывать окно и выбираться в сад, чтобы подымить сигареткой там. Это было, конечно, вдвойне опасно, так как комната Евдокии помещалась на втором этаже в боковом флигеле, и окна ее выходили как раз в сад. Но расчет был на то, что она уже спала. Курили, прикрывая огонек сигареты ладонями, а кто-то обязательно стоял на атасе.

Бегали вкусить запретного горького дыма многие, так что потом никакое следствие не смогло точно установить, когда и как Гарик и Венька оказались в женской палате и что они там делали. А сами они обо всем молчали. Да, и глупо было в их положении рассказывать кому бы то ни было о том, как их кормили девчонки сладостями, как потом предложили как следует проучить Крыса.

— Сдаст... — прошептал Венька, стараясь унять внезапно подступившую дрожь.

— Не сдаст, — уверенно ответила Катька. — Мы в случае чего скажем, что он у нас воровал конфеты. Это правда, у него уже находили в прошлом году...

Гарик и Венька переглянулись. Стало тревожно.

— Боитесь? — пустила в ход Азалия свое самое действенное оружие — кокетливую презрительную усмешечку, при которой ребята таяли и отказать ее обладательнице уже ни в чем не могли.

Гарику вдруг действительно захотелось избить этого противного Крыса, которого, в общем-то, все презирали. А почему бы и нет? Тем более, что, судя по всему, даже Венька ничего не рассказал Евдохе о своих синяках. Да, что там Евдохе! Даже ему, Гарику, своему товарищу по рабской доле он так и не рассказал, кто его бил и за что. Несмотря на то, что Гарик приставал к нему весь следующий день, когда Венька ходил и хлюпал распухшим носом и не мог присесть после допроса у воспитательницы. Значит и Крыс будет молчать.

...Они вернулись в палату и стали следить за ним. Когда Крыс, который часто бегал в туалет, и иногда писался в кровати, вскочил, Гарик молча кивнул Веньке. Они вышли по одному и подловили Крыса когда тот выходил из туалета.

Сердце бешено колотилось. Гарик впервые в жизни испытывал такое странное чувство, почти звериное наслаждение, когда избивал скрючившегося у стены Крыса. Его самого били часто, он — никогда и никого, за исключением тех драк, когда деваться просто было некуда. А тут можно было просто избить человека, и тот даже не пытался дать сдачи, только ревел и закрывал голову от ударов.

Венька, стоявший рядом, тоже пинал Крыса ногой, целясь по спине. Гарик заметил, как блестели глаза у Веньки, как тот раздувал ноздри, тоже явно упиваясь мучениями Крыса.

А утром, перед уроками, когда все занимались уборкой палат и коридора, мальчишки с изумлением заметили, что Крыс, стараясь ни на кого не глядеть, вовсю орудует шваброй в девичьей палате. При этом дежурившие в тот день Анжела с Тией стоят рядом и деловито указывают ему, что и как делать.

— Ты чо, Крыс, в уборщицы записался?! — презрительно прокомментировал кто-то.

Крыс сделал вид, что оглох.

После этого случая все как-то сразу поняли, в чьих руках теперь власть. Девчонки стали вести себя откровенно вызывающе и нагло. Компания Азалии все чаще стала высмеивать и издеваться над кем-нибудь, кто смел сказать им хоть слово не так или просто чем-то не нравился. Впрочем, насмешкам подвергались все, даже те, кто откровенно шестерил перед девчонками, как Гарик, Венька или Крыс. Веньке тихоня Тия написала на спине "раб Анжелы" и тот сидел так весь урок за второй партой, а все переглядывались и ухохатывались. Казалось девочки специально провоцируют конфликт, однако это было не так, они просто издевались над ребятами. И, как ни странно, все молча сносили эти издевательства, что в свою очередь создавало у слабого пола иллюзию полнейшей безнаказанности. Девчата откровенно наглели.

Появились специфические шуточки и оскорбительные словечки, с которыми обращались к пацанам.

— Эй, ты, козел! — это звучало запросто и никто не смел возмущаться.

Грубость от девочек стала нормой. Они шли стайкой и им уступали дорогу. Они могли себе позволить толкнуть, осмеять, задираться и случайная "жертва" старалась лишний раз не попадать в поле зрения, чтобы не оказаться объектом травли. А травить любили. Обычно жертву выбирали с утра и доводили целый день. Просто так, ни за что. Подвернулся под руку, не уступил дорогу, чем-то показался смешным или растерянным и все, вот ты уже мишень для девичьих колкостей и издевок. Оттягиваться на тебе будут в этом случае все и до самого вечера. Особенно любили топтать тех, кто смущался или боялся и имел неосторожность слишком уж явно продемонстрировать этот свой страх. Тут уж злобствовали все, даже такие спокойные девочки, как Тия или Аня, с удовольствием участвовали в общей травле.

Катька например ввела в обращение жутко унизительное словечко-приказ "к ноге!". Когда кого-нибудь нужно было просто позвать, она обязательно орала на весь класс:

— Гарик, к ноге!

Девчонки ржали, все в недоумении оборачивались, а пунцовый от смущения Гарик семенил к ней, пряча глаза. А попробуй, не исполни! Тут же девки переглядывались, перемигивались, мол, оборзел. Не уважает. И все — начиналось воспитание. Ластик, с четырех сторон проткнутый иголками и подброшенный под задницу во время урока — это была самая невинная шуточка для перевоспитания "оборзевшего". А так зажженную сигарету в парту могут кинуть перед самым началом урока, или наловить тараканов и насыпать в карман, чтобы они потом расползались по виновному и все бы от того шарахались — это запросто. Доводили чуть не до слез, до белого каления, до истерики. Могли, подкравшись на лестнице, плюнуть сверху на макушку. Анжела любила безобразничать на обедах, могла запросто подойти к жертве и как ни в чем не бывало, при всех помешать пальцем у того в компоте, а потом сунуть ему же этот палец и сказать громко, на всю столовую:

— Соси!

Естественно всеобщий смех. А каково парню? Измывались, как могли только придумать. Но Капитан и Лелик — признанные лидеры ребят молчали странным образом, а, глядя на них, молчали и все остальные.

Умело и тонко распространялись всяческие слухи, порочащие того или иного парня. Все уже давно знали, что Гарик, например, каждый вечер стирает колготки и трусики не только Азалии, но и Катьке, Анжеле и Дорке. Иногда заставляют и Веньку. Девичьих шестерок, конечно, презирали, но вслух об этом уже не говорили, видя, что Евдоха все знает, но закрывает на это глаза. А значит, такой порядок устанавливается не без ведома начальства. Так что шестерок больше не третировали. Сторонились, не доверяли им, но не трогали. Шестерить стало не стыдно. Более того, шестерки почти никогда не попадали в разряд жертв девичьего террора. Терроризировали в основном непокорных. А шестерок держали при себе как бы членами своей команды. Разумеется на подчиненных ролях, но все же под покровительством. И еще было железное правило: Азалия никогда никому и ни при каких обстоятельствах не позволяла обижать или даже просто задевать своих подружек. Отпор тут же давался самый серьезный. Чаще всего словесно, и этого бывало достаточно. Но иногда ей приходилось даже драться, и она охотно бросалась на обидчика за любую из своих подруг, даже за размазню и тихоню Тию.

Такое бывало редко, но всегда оканчивалось одинаково: безудержный гнев Азы пугал кого угодно и любой самый дерзкий из пацанов отступал и просил прощения у обиженной. За своих Азалия стояла насмерть, хотя сама могла избить кого-нибудь из близких подруг. Просто по настроению. Побьет, а потом целует, завалив на кровать...

Примерно в то же время вошло в моду еще одно весьма жестокое развлечение. Жертву, в чем-либо провинившуюся, или заподозренную в какой-нибудь провинности, "опускали". Чаще всего этот процесс проводился в женском туалете и поздно вечером или после обеда, когда начальство пансионата отдыхало. Жертву ловили всем гуртом, затаскивали в туалет и здесь держали за руки и подвергали всяческим унизительным процедурам. Плевали в лицо, пинали ногами так, чтобы на одежде оставались пыльные следы от подошв, а если жертва не сдавалась — нагибали головой в унитаз и заставляли лизать там. Этого не выдерживал никто. Экзекуцию проводили до тех пор, пока несчастный не начинал плакать. Ему чаще всего так и говорили:

— Заплачь, и мы тебя отпустим.

Плакавших тут же отпускали и больше не трогали. Девчонки очень быстро просекли, что унижением и моральной пыткой гораздо легче сломить любого парня нежели физической болью или страхом. От унижения ломались все. И потом, как ни странно, вели себя тихо, не мстили и никому ничего не рассказывали. А над опущенным таким образом девочки приобретали тайную власть. Он потом всегда опускал при встрече глаза и во всем уступал. Это девочкам чрезвычайно нравилось.

Глава 12

Война

Конечно, долго так продолжать не могло. Закончились занятия, а во время каникул, как всегда, строгий режим пансионата смягчался. У ребят появилось много свободного времени, которое они в основном проводили в старинном парке. Мальчишки облюбовали себе на хоздворе старый дровяной сарай, в котором оборудовали свой штаб. Здесь, вдали от воспитательских глаз удобно было покуривать и предаваться иным запретным наслаждениям. Девочки в противоположном конце парка заняли старинную каменную беседку, увитую плющом и диким виноградом. Притащили сюда старые плетеные кресла, столик, по стенам развесили какие-то древнейшие картины позапрошлого века, украсили нехитрое убранство цветами и венками и назвали свой уголок фазендой.

А раз появились два штаба, началась разведка. Ребята, крадучись, подбирались к девичьей фазенде и из непролазных кустов акации вели скрытное наблюдение за тем, как загорали девчата. Это называлось "ловить сеанс". В разведку ходили обычно поодиночке и засиживались на посту подолгу — пришла пора полового созревания.

Девочки наблюдение, как правило, обнаруживали, но виду не подавали. Загорали, будто ничего не происходило, ну разве что чуть более кокетливо вертелись под горячим июньским солнышком, да, все сильнее закатывали на попках края купальников.

Дни летели быстро, недели проскакивали вообще незаметно.

И все-таки в воздухе отчетливо ощущалась гроза. Многозначительные взгляды, недомолвки, короткие тайные встречи, ночные скрипы окон, шепот в коридорах... Но Мадам была в отъезде, а Евдоха сама дорвалась до возможности расслабиться и пользовалась этим вовсю, лишь формально соблюдая видимость режима.

В одну из тихих ночей, когда жара спала и легкая предрассветная прохлада опустилась с тополиных крон на спящий пансионат, началась самая настоящая война. Дерзкие мальчишеские руки разукрасили спящих девчонок разноцветной зубной пастой. Всех до единой. Чтобы никто ничего не почувствовал пасту предварительно согрели. Но самое ужасное сотворили с Катькой — в ее волосы кто-то вылил целый тюбик клея.

Что творилось утром в девичьей палате, литературному описанию не поддается. Визг, писк, плач, истерики, мат, и снова визг и так далее... На завтраке ребятам был официально объявлен бойкот. С ними никто не разговаривал, их попросту не замечали. Катюха проревела весь день, не выходя из палаты. Делегация от девочек дважды ходила на прием к Евдокии Павловне. В остальное время девичья палата была закрыта на черенок от совка и там шло непрерывное военное совещание. Евдоха для приличия устроила разнос ребятам, даже пыталась выяснить, кто организовал ночную вылазку, но все героически молчали. Поняв, что имеет дело с круговой порукой, объявила, что разбираться с этим диким случаем будет лично Мадам, и ограничилась тем, что запретила по вечерам телевизор.

Катьку пришлось остричь почти наголо. Глаза ее распухли от слез и ненависти. Девчонки отдавали ей свои платочки. Решено было ждать приезда Мадам. Азалия ходила молчаливая, даже своего личного раба Гарика будто бы не замечала.

Мадам как всегда нагрянула неожиданно. В пятницу, хотя ее приезд планировался в понедельник. Пансионат затих в ожидании неминуемого конца света. И конец наступил.

После ужина всем было приказано построиться во дворе. Причем ребятам было велено встать в шеренгу напротив девочек. Присутствовали, кроме самой Мадам, еще Евдокия и шофер Мадам Лукиан, исполнявший также обязанности кочегара и дворника.

Мадам прохаживалась между шеренгами ребят и девчат, стоявшими друг напротив друга, и очень печально читала нотацию.

— В нашей дружной семье завелись подонки. Да-да, я не побоюсь этого слова — именно подонки. Грязные и подлые выродки. Те, что посмели оскорбить нашу лучшую воспитанницу — Катю. Так надругаться над девочкой, которая никому никогда не то, чтобы зла, а даже грубого слова не сказала... И это будущие мужчины... Джентльмены... Защитники и мужья...

Она была очень строга и серьезна в этот момент. Ребята поняли, что на этот раз обычным снятием стружки дело не ограничится, уж слишком серьезным было лирические вступление. Каждый прикидывал, что их ожидает — подвал тут казался самым легким исходом. Неужели на всю ночь? А Мадам тем временем сгущала краски:

— Так оскорбить девочку!!! Опуститься до такой мерзости!!! Потерять совершенно человеческий облик!!! И что самое главное — все молчат!!! Как воды в рот набрали...

Ребята прикинули, что наказание наказанием, но ведь еще предстоит и долгое мучительное следствие, допросы и выяснения, кто конкретно виноват. Кто был организатором, подстрекателем и исполнителем. И вот тут у многих в животе стало плохо от страха.

А Мадам все распалялась.

— Я предлагаю тому, кто это сделал, сейчас же самому во всем признаться и не усугублять... В противном случае...

Она надолго замолчала, продолжая прохаживаться вдоль строя ребят, пристально вглядываясь каждому в глаза. Все старались рассмотреть песок дорожки под ногами. Молчание становилось невыносимым.

— Ну, что ж, — вдруг очень спокойно произнесла директриса и остановилась. От этого ее спокойствия многие из ребят вздрогнули. — Я, честно говоря, надеялась, что виновные найдут в себе мужество и признаются. Мне не хотелось наказывать всех. И не хотелось наказывать именно так...

Последнее слово она выделила особо.

— Но... Вы не оставили мне другого выхода.

По лицам ребят, особенно по тем, кто побледнел при этих словах, можно было безошибочно определить, кто именно участвовал в партизанской ночной атаке. Но Мадам не стала ничего уточнять. Одна долго сверлила всех своим стальным взглядом и наконец твердо отчеканила:

— С завтрашнего дня наказаны все! Все без исключения мальчики. Я могла бы посадить вас сами знаете куда. И там бы по вам ползали огромные крысы, перегрызая вам сухожилия... Я могла бы вас по одному пороть в кабинете до тех пор, пока бы вы не рассказали мне все... А потом уже пороть непосредственно тех, кто виновен. Но вы сами выбрали свою судьбу. Вы решили отвечать все вместе. Что ж, так даже лучше. С завтрашнего дня для мальчиков вводится особый режим. Режим наказания. А что это такое — узнаете завтра...

Полночи в обоих палатах шло обсуждение. Что за наказание придумала Мадам? Что это такое — режим наказания? Судя по тому, что она перечислила, ни подвала, ни порки не будет. Но будет что-то хуже? А что может быть хуже подвала? Ребята то нервно смеялись, то затихали, рисуя в воображении самые мрачные картины предстоящей расправы. Заснули лишь под утро.

А девчонки наоборот предвкушали. И успокаивали Катьку, которая все никак не могла привыкнуть к своей авангардной прическе и растирала и без того уж красные глаза.

И вот наступило для кого-то желанное, а для кого-то совсем наоборот, солнечное теплое летнее утро. Перед завтраком всех опять построили тем же порядком, и Мадам зачитала свой приговор.

— С этого дня ребята наказаны. Им запрещено разговаривать. Они не имеют право произнести ни слова. Ни звука. Кто откроет рот, будет тут же определен в подвал. На весь день. Разрешение говорить будет дано лишь в исключительных случаях мной или Евдокией Павловной. Девочки проследят за тем, чтобы эти выродки не разговаривали. Им также запрещено без разрешения выходить из помещения даже в сад или парк. На прогулки их теперь будут водить только строем. Также строем они будут ходить в столовую, причем после девочек. Кроме того, с сегодняшнего дня мальчики будут обязаны убираться не только в своей палате и своем туалете, но и в палате девочек, в их туалете и в коридоре. А также в их обязанности входит мыть обе лестницы два раза в день.

Мадам говорила четко и очень серьезно. Чувствовалось, что она все продумала и готова воплотить свой план наказания во всех тонкостях в жизнь.

— Девочки будут следить за тем, чтобы отныне ни один... — она на секунду задумалась подбирая слово пообиднее, — ... ни один подонок ни минуты не сидел без дела. С утра — уборка помещений, уборка территории, а заодно и прогулка. Вечером — ремонт инвентаря, мытье полов в туалетах и все это — молча и опустив глазки. С этого дня вы будете делать все, что вам прикажут девочки, и попробуйте хоть кто-то в чем-то их ослушаться!

Голос Мадам стал строг и как-то особенно торжественно зол.

— И вот еще, что. Раз уж вы покрываете друг друга, то и отвечать будете друг за друга. Если хоть один из вас скажет хоть слово, наказаны будут все. Круговая порука так круговая порука! Один за всех — все за одного. Вы сами этого хотели. Да, и посуду вы тоже будете мыть не только за собой, но и за девочками. И учтите — следить за вами мы будем очень строго!

— Можно вопрос? — тут же нарушил запрет на разговоры Лелик, к которому Мадам всегда благоволила.

— Десять ударов тростью, — спокойно ответила Мадам и протянула руку назад, где стояла Евдоха. Та услужливо подала свое орудие наказания.

Экзекуция была проведена тут же. Лелика заставили прямо перед строем девочек и ребят приспустить штаны и Мадам, собственноручно впечатала десяток хлестких ударов в его поджатую от напряжения пятую точку. Уже после пятого удара Лелик задергался, завертел задом, покачнулся и попытался было увернуться от трости. Мадам переждала секунду и отвесила остальные не менее сильно. Все увидели как вспухли багровые полосы на обнаженной попе. И все поняли, что это серьезно. Больше никто не проронил ни слова.

Глава 13

Молчание ягнят

Надежды на то, что Мадам как всегда куда-нибудь уедет и наказание само собой сойдет на нет, увы, не оправдались. Мадам осталась и с утра следующего дня в пансионате наступили мрачные для мальчиков дни. Теплое солнечное лето уже никого из них не радовало. Каникулы кончились. Наступил если не ад, то, по крайней мере, чистилище. И весьма жесткое.

С утра — подъем. Разумеется, только для мальчиков. Девочки могут нежиться в своих постельках до самого завтрака. Мальчикам заправка кроватей — 45 секунд, умывание холодной водой и туалет — 3 минуты, зарядка — 10 минут. Все бегом, все молча, последний, выскочивший из палаты или туалета получает удар по голой заднице тростью. Удар хлесткий, с оттягом, до синяка.

Завтрак только после девочек. На еду отводится пять минут, успел, не успел — никого не волнует. Все встали, пошли мыть посуду. Там, в мойке к тому времени уже гора немытых тарелок и чашек после юных дам. Это теперь обязанность ребят — мыть за них посуду.

Вымыли, построились, бегом — марш. Молча. Тихо. Быстро.

Лето, солнце, жара... Девочки идут в парк гулять, резвиться, играть в своей увитой виноградом беседке. Ребятам — утренняя уборка помещений. Мытье и чистка всего, что только можно мыть и чистить. Оба коридора на первом и втором этажах. Обе лестницы. Туалеты мужской и особенно тщательно — женский. Неутомимая Мадам лично контролирует работу. Если где-то осталась хоть малейшая грязь — перемывать снова. Полностью весь коридор. Или палату. Или лестницу.

А еще надо успеть до обеда прополоть две клумбы с цветами перед главным входом. А после обеда — прополка и ухаживание за огородом, на котором выращивают для пансионата всю употребляемую в пищу зелень. Здесь ребята не разгибают спины до самого полдника. И лишь потом, до ужина им дается два часа на отдых. Можно поспать или почитать книжку. Разумеется в полной тишине, никаких разговоров под страхом подвала.

Вечером, после ужина опять наведение марафета. Все уже перемыто, и нигде никакой пылинки не найти, но мальчиков надо чем-то занять. Чтоб ни минуты отдыха. В этой работе главное не результат, а наказание. Евдоха, менее изобретательная в деле планомерного мучительства сильной половины обитателей пансионата, когда уже все дела были сделаны, так и говорила:

— Делайте что-нибудь, только не сидите!

Ужас в глазах ребят появился уже к концу первого дня этого концлагерного режима. А девочки, наоборот, приняли самое живое и непосредственное участие в его становлении. Над мальчишками издевались все. Каждая в меру своих способностей и потребностей. Особенно веселилась обиженная на весь мужской род Катька. Бывало подойдет к кому-нибудь из ребят, на карачках вытирающих насухо пол (швабры у них отобрали, чтобы мыли руками, так вдвое дольше и труднее, зато качественней) и плюнув перед ним на пол издевательски скажет:

— Подотри, раб, живо!

А куда деваться? И подтирает несчастный мальчик ее плевки, стараясь опустить глаза, чтобы не встречаться с ее мстительно-торжествующим взглядом. А она стоит над ним и насмехается, да, еще может и грязную подошву об его склоненную спину вытереть. Просто так, чтобы помнил, кто он есть.

Или стоят девчонки на лестнице, на втором этаже, болтают о чем-то своем, девичьем, хохочут, перешептываются, а тот же Лелик вынужден в третий раз за сегодня драить эту проклятую лестницу. Потому, что юные леди видите ли после обеда ходили на речку и вернувшись, натаскали столько грязи, что Мадам привела его сюда за ухо, разодрав длинными своими ногтями кожу до крови. Ухо теперь горело огнем, Лелик, весь пунцовый от стыда, не зная, куда прятать глаза, вытирает мокрой тряпкой ступени, а девочки громко, так чтобы он слышал, обсуждают его работу.

— Не знаю, — говорит Анжела, — мне лично так больше нравится. Никаких хлопот и забот, за тебя все делают, да к тому же никаких разборок и ругани. Тишина!

— А прикиньте, девки! — смеется Дорка, — вот было бы здорово, чтобы в субботу, в банный день этих... — кивок на Лелика, — заставить наши шмотки стирать!

Восторженный девичий визг, хохот, хлопанье в ладоши.

— А что?! Будут стирать, никуда не денутся! — смеется Анжелка. — Вон у Катьки под матрацем полно нестиранных колготок, она их еще с прошлой недели там копит.

И уже обращаясь к Лелику:

— ...А, Лелик, как? Будешь нюхать Катькины вонючие чулки?

Ржачка повальная.

— Будет, куда он денется...

А Лелику надо ползти вверх, протирать тряпкой ступени, чтобы на них не осталось ни малейшей пылинки. Ползти туда, к девчачьим ногам, под насмешливые и презрительные плевки и комментарии. И ничего не скажешь, ни слова нельзя произнести в ответ, как бы не было стыдно, больно, противно, надо подчиняться и терпеть, терпеть и подчиняться...

Всю неделю продолжался этот кошмар. Девочки негласно соревновались в изощренности издевательств. Дорка, играючи, раздавала всем мальчикам пощечины. Ни за что. От нее уже стали убегать и уворачиваться, но она ловила своих жертв и со смехом, при подружках отвешивала оплеухи измотанным ребятам и довольная комментировала:

— Терпят — значит любят! Так классно...

Девчонки одобрительно посмеивались. Анжелу как-то утром, после завтрака, поставили надзирать за ребятами, пропалывавшими клумбу. Трое парней, под палящим солнцем, до обеда ковырялись в земле. Сама Анжела, удобно устроившись в гамаке, в тени каштанов читала Донцову и не упускала случая покрикивать на мальчишек, как самая настоящая надзирательница в концлагере:

— Шевелитесь, уроды! Нечего сидеть, прохлаждаться. Будет перекур, тогда и насидитесь...

Но проходил час, второй, третий, а перекуров не было. То ли Анжелка попросту забывала про работающих ребят, то ли вредничала специально, но отдыха она им так и не дала. Мальчишки быстро поняли, что от этой садюги ждать нечего и стали потихоньку отдыхать сами, пользуясь тем, что Анжела иногда зачитывалась и забывала про них.

Когда же клумба была образцово вычищена от сорняков, Анжелка, развалясь в гамаке, ленивая как барыня, заявила ребятам:

— Вот скажу Мадам, что вы плохо работали, что тогда?

Сообразительный симпатяга Матвейка, молча, улыбаясь, сделав импозантный книксен, многозначительно показал на идеально обработанную и, буквально политую потом клумбу. Мол, никак не получится такое. Не поверит Мадам в то, что мы плохо работали, клумба-то прополота на совесть.

— Ну и что, — скривила губки Анжела. — А я скажу, что вы шептались между собой. И мне поверят!

Ребята тяжело вздохнули. Нервы у всех действительно были на пределе, хотелось плакать от досады или взять, да и врезать этой нагло ухмыляющейся девке по мозгам!

Упиваясь их отчаяньем, Анжела сказала:

— Ну ладно, я пошутила. Так уж и быть, пожалею вас. Я сегодня добрая, скажу, что вы были молодцы. Целуйте мне руку по очереди!

И протянула ребятам свою пухлую изнеженную ручку.

Мальчишки быстро переглянулись и все опустили глаза. Что делать? Так вот и подходить к этой стерве, развалившейся в гамаке, свесившей ножку, откровенно издевающейся над ними и покорно целовать ее руку? И как потом смотреть в глаза друг другу? Но с другой стороны — куда деваться? Отказаться? А вдруг и впрямь скажет, что шептались, что тогда? В подвал может и не посадят, но порки не избежать, и что еще хуже — опять придумают какую-нибудь работу на весь день, и не дай Бог эту же сатану в юбке над ними поставят надзирать. Конечно, можно сделать вид, что ничего как бы не происходит, тем более что их здесь всего трое и никто посторонний не видит...

— Ну! — торопила их Анжелка, гадко улыбаясь, — Целовать будем? Долго мне ждать-то?

Матвейка спас положение. Он подошел первым и галантно, но как будто бы шутливо приложился к ее пахнувшей ландышевым кремом руке. Поцеловал и отошел в сторону. Анжела рассмеялась чему-то, но ничего не сказала. Нетерпеливо пошевелила пальчиками, призывая других последовать его примеру. Вторым решился Коля-Попугай. Его так прозвали не в честь умной домашней птицы, а из-за того, что когда-то в детстве любил всех пугать по вечерам, спрятавшись в темноте. Ему Анжелка протянула еще и вторую руку, и тот, видя, что ребята стараются не смотреть в его сторону, поцеловал и ее. А третьим был на очереди Крыс. Когда он подошел, Анжела опустила руку вниз. Крыс недоуменно посмотрел ей в глаза.

— Что смотришь? — насмешливо промурлыкала девочка, — Наклонись и целуй!

Крыс присел возле гамака, наклонился, чтобы поцеловать ее ладонь, но вместо этого коварная Анжелка сжала руку в виде фиги и Крыс вынужден был целовать эту самую фигу.

Ребята увидели, как жестоко посмотрела на него Анжела.

— Все равно скажу, что вы шептались, — издевательски сказала она. — Пусть вас как-нибудь накажут.

И нагло, глумливо рассмеялась им в лицо.

— Вот так!

Они стояли перед ней буквально в отчаянии. Эти издевательства почти невозможно было терпеть, особенно после трехчасовой работы на солнцепеке, когда хотелось умыться, попить воды и хоть немного отдохнуть в прохладе. Но Анжелка тоже это чувствовала и не спешила расставаться со столь благостным для нее положением полновластной хозяйки трех невольников на плантации. Ей нравилось видеть, как на их лицах надежда сменяется отчаяньем. Минуту назад, пережив унижение, согласившись целовать ее руки, они уже были готовы идти отдыхать, были веселы. А сейчас она одним словом снова заставила их мучаться и нервничать.

Анжела качнулась в гамаке, наблюдая, как ребята, покусывая губы, стараются не встретиться с ней взглядом, чтобы ничем не выдать готовые сорваться с губ проклятия. Ну сколько они еще так будут перед ней стоять? Девочке даже стало интересно, что еще можно с ними сделать, как еще поизмываться над ними, насколько они покорны и будут все это терпеть? Отпускать их не хотелось, Анжелке безумно нравилось такое положение — она в гамаке, лениво прохлаждается с книжкой, а они стоят и ждут своего приговора! Невероятный кайф — ощущать свою власть. Впервые девочка так остро почувствовала, какое это блаженство. И не могла оторваться.

— Ладно, я опять пошутила, — наконец смиловалась она. — Можно было бы заставить вас целовать мне задницу, но я сегодня добрая. Идите к Евдохе и скажите, если она вам разрешит, что вы все сделали.

А сама вновь увлеклась книгой.

Вечером, когда мягкий теплый дождь шуршал по крыше пансионата, в палате девочек шло веселье. Свет летом давали только до восьми часов, посмотреть толком телевизор не удавалось, так что когда темнело, девочки зажигали свечи и послав кого-нибудь из ребят на кухню, чтобы вскипятить чайник, садились лакомиться печеньем, конфетами и прочими вкусностями. Обсуждали, смеясь, прошедший день, кто что и с кем сделал, кто как над кем покуражился.

— Ну как вам, девчонки, понравилось такое положение, когда вы всем командуете? — спрашивала Азалия.

— Мне — да! — Катька, облизываясь, уплетала пирожное. — Особенно Лелика загибать понравилось. Это он, наверняка все это подстроил. Его была идея нас мазать...

— Не думаю, — покачала головой Дорка. — Скорее всего — Капитан. Он всегда исподтишка все делает. Это подлая манера.

— Да, какая разница, — пожала плечами Азалия. — Не все ли равно, кто придумал. Нам-то что теперь? Они все будут перед нами на цырлах бегать... Так что, девки, привыкайте! Теперь будет наша власть.

— А надолго? — осторожно поинтересовалась Тия.

— Да сколько сами захотим, — уверенно ответила ей Азалия, оглядев ревниво своих подруг. — Я думаю, что до конца каникул. Надо бы поговорить с Мадам... Кстати, кто сегодня туалет наш драит?

— Мотя кажется... — ответила Дорка. И засмеялась, — Слушай прикол! Тебя вчера не было вечером, а мы с Катькой пошли писать. Поздно уже, почти все спали. А там как раз Капитан с Леликом убирались, в туалете. Уже закончили и уходили. А мы с Катькой такие деловые, заходим — все чисто. Взяли и нассали прямо на пол! Прикинь! И им говорим — идите, убирайте! Они плечами пожимают, мол, убрано уже. А мы — посмотрите! Они заходят, видят на полу огромная лужа, стоят такие, переглядываются, ничего не понимают. А мы ржем с Катькой, говорим — это мы нассали — убирайте! Вот смеху-то было!

— И как? Убирали? — весело поинтересовалась Тия.

— Конечно! Куда ж денутся-то... — Хочешь, сама иди насикай Моте. Он тебе еще и подлижет, он такой...

— Моте можно прямо на голову писать! — захихикала Катька. — Я ему всегда на затылок плюю, когда он полы моет. Он даже не замечает этого...

— Брр... — повела плечиком Тия.

Она все никак не могла привыкнуть к своему положению повелительницы и все время жалела ребят. Видимо, эта роль была не для нее.

Глава 14

Мальчик у ног

У Мадам по вечерам свет не отключали. Для нее Лукиан специально гонял дизель, так что Азалия любила сидеть здесь до поздней ночи, смотреть телевизор. Но пока ее не было, Мадам допрашивала Гарика, которого теперь каждый вечер, после ужина забирала к себе для личных услуг. Мадам разрешала ему говорить, когда они были наедине.

— А что это ты все время сидишь у девочек в палате? — интересовалась она, когда Гарик с тазиком теплой воды присел перед ней, собираясь мыть ее ноги — теперь он каждый вечер делал ей педикюр, вернее учился этому искусству.

Гарик покраснел.

— Азалия часто... заставляет что-нибудь делать... Служить ей. И другим девочкам...

— Как это — служить? — весело подняла брови Мадам.

— Ну... — мялся Гарик, — Она... В общем... — он замолк, с невероятным усилием подбирая слова и мучительно желая перевести разговор на что-то другое.

— Ну говори, говори, я жду!

— Она сказала, что я теперь ее раб... — наконец выпалил он. — И теперь я служу ей...

Мадам опустила ноги в тазик, пошевелила пальчиками, пробуя температуру воды.

— И что? Как проходит твое рабство? — с явным интересом и удовольствием продолжала спрашивать она.

— Я стираю ее вещи... Да и так, по мелочи... Бегаю по разным поручениям.

— А кто еще тобой командует? Ты говоришь, что и другие девочки тоже?

— Да. Катя еще иногда приказывает. Анжела.

— Ты один из мальчиков в таком рабстве?

— Нет. Еще Веня Габов и Крыс...

— И они тоже подчиняются девочкам? Не бунтуют?

— Нет, что вы... — немного воодушевился Гарик, видя, что Мадам не смеется над ним и не осуждает. — Они подчиняются сами.

— Но ведь их заставляют. Они не сами же по доброй воле так делают?

— Да... В общем-то заставляют...

— Вам это нравится?

— Не знаю... — снова смутился Гарик. — Мне лично нравится.

— Чем?

— Ну... Азалия — хорошая девочка. Ничего такого нет в том, что я стираю ее носочки и колготки.

Мадам усмехнулась.

— А что еще она заставляет тебя делать?

— Ноги ей целовать... — очень тихо ответил Гарик неожиданно даже для самого себя. Он не хотел этого говорить, стеснялся этого, но вот почему-то сказал и самому стало страшно от своих слов.

— Часто? — только переспросила Мадам.

— Каждый день... — еще тише ответил Гарик.

— Когда?

— По вечерам, после отбоя...

— И ты целуешь?

— ... — Гарик молча кивнул, покраснев до корней волос.

— Давай, давай — кивнула она, приподняв ступни над водой. — Помой и помассируй мне ноги, не забывай своих обязанностей! — И добавила почти ласково — так ты этого так стеснялся?

Гарик снова кивнул.

— Что ж тут стесняться? Сам же говоришь, что Аза — хорошая. Или боишься, что мальчишки будут дразнить?

— Да... — вздохнул Гарик.

— Понятно... — задумчиво протянула Мадам.

В этот момент в дверь тихонько постучали два раза по два удара — так обычно стучалась Азалия.

— Ну, как там? — спросила Мадам, едва Аза пришла к ней в комнату. — Что ребята, спят уже?

— Домыли полы и дрыхнут без задних ног.

— Ничего не говорили? Ты слушала?

— Нет вроде... Около палаты сидеть холодно и все равно ничего не услышишь, если они, например, будут шепотом говорить. А так вроде молчали.

— Ну-ну... — потянулась Мадам, переодеваясь в халат и ничуть не стесняясь Гарика. — Посмотрим, сколько они еще протянут молча... Рано или поздно начнут переговариваться. Тогда и будем наказывать. Чай будешь пить?

— С девками напились уже. Да и пирогами объелась... Евдокия такие классные пироги делает...

Пока они переговаривались, Гарик домыл Мадам ноги, тщательно вытер их махровым полотенцем и не знал, что делать дальше.

Усевшись в кресло, Мадам молча указала Гарику на пол перед собой. И тут же раздраженно сказала:

— Сколько можно тебе говорить! Когда я сижу, отдыхаю, ты должен всегда быть у моих ног. Всегда! Ты понял?

Гарик молча кивнул. Он уже инстинктивно обходился жестами и мимикой, даже когда можно было говорить. На всякий случай. Кивнул и покорно опустился на пол перед Мадам. Она скинула босоножки, поставила ему ноги на колени. Ступни ее были после мытья горячими, не то, что всегда.

— А знаешь, — обратилась Мадам к Азе как к взрослой, на равных, — Мне надоел этот их молчаливый бунт. Они не хотят говорить, кто был зачинщиком и готовы терпеть наказание все вместе. Так я их заставлю плакать каждый день!

В голосе Мадам зазвенел привычный металл властности. Азалия сделала многозначительное выражение лица.

— Наплевать, — перехватила ее взгляд на Гарика Мадам. — Он никому ничего не расскажет. А ребятам я с завтрашнего дня ужесточаю режим.

— Куда уж... — притворно сочувственно пожала плечами Аза, устраиваясь перед телевизором.

— Ну что ты, всегда есть куда ужесточить режим наказания. Можно, например, заставить их стирать ваше, девчачье белье после бани. Завтра у нас, кстати, банный день, так что ребят ждет сюрприз. Гарик вот говорит, что очень стесняется, что кто-то может увидеть, как он тебе трусы стирает. Вот пусть теперь они все морально помучаются. Молодец, Гарик, хорошую идею подкинул...

Гарик похолодел. Сказать такое при Азалии! А если завтра ребята узнают, что это дополнительное наказание из-за него придумано! Что ему теперь и ночевать в девичьей палате?!

— Да ничего я не говорил... — как можно более жалостливо заныл он, поднимая глаза на Мадам и одновременно ловя ехидный взгляд Азы.

— Помолчи мне! — оборвала его директриса. — Разговорился по-моему. Не кажется?

Гарик сник, понимая, что уже ничего не исправить. Оставалось лишь уповать на милость Мадам и Азы, и что они не станут подставлять его, своего верного слугу и теперь уже конченого доносчика. А Мадам, с едва уловимой усмешкой поставив ногу ему на затылок, пригнула его голову книзу и сказала:

— Не отвлекайся. Лучше займись делом. Сотри старый лак, мне надоел этот цвет, я хочу что-нибудь потемнее. Думаю, бордовый, с блестками подойдет лучше...

Глава 15

Гуманна я не в меру...

Банный день — сплошная суматоха. Обмен постельного белья, выдача мыла и шампуней, стрижка, веселая возня и побоища подушками. Прыганья по сеткам коек. Густой туман душевой и раскаленный жар сушилки. Банный день — всегда маленький праздник непослушания. Так было всегда, но не теперь.

Теперь банный день для мальчишек стал еще одним изощренным наказанием. Собирались в баню как и положено молча. Построение в коридоре, как всегда на скорость, кто последний встал в строй, получает палкой пониже спины. Один разок, но с оттяжкой. Всласть. Так что немеет половина задницы. На этот раз последним оказался Попугайчик, и Гарик увидел, как он шумно втянул в себя воздух, изо всех сил сдерживая готовый вырваться наружу стон. Это вторая за сегодняшний день палка Попугайки, утром он слишком долго возился с грязной посудой, опоздал на построение из столовой. Гарик подумал, что сейчас в бане он увидит два рубца на попе приятеля.

А Мадам уже объявляла свое вчерашнее решение, и лица ребят и без того не очень радостные вытягивались от изумления.

— У нас, — говорила директриса, — девять мальчиков и шестнадцать девочек. Мальчики провинились и они наказаны. Хуже того, они не желают осознать свою глубокую вину и покаяться. Продолжают упорствовать. Что ж...

Мадам прошлась перед ровной шеренгой ребят, глумливо поглядывая каждому в глаза.

— Придется ужесточить вам наказание. Чтобы заслужить прощение от девочек, вы теперь будете стирать им белье. Так как у нас только девять мальчиков, то каждый из них должен постирать для двух девочек. Впрочем, кому-то одному повезет.

Тут Мадам почему-то посмотрела в упор на Гарика.

— И этот кто-то поможет кому-нибудь из своих друзей, — закончила она. — Всем всё ясно?

Ответа не последовало. Все опустили глаза от нестерпимого позора.

Девочки купались первыми. Так было всегда, только сегодня они плескались сравнительно недолго, обрадованные известием, что теперь им не надо ничего стирать, они, весело смеясь, брызгались и резвились в теплом тумане старой бани и о чем-то перешептывались.

Ребята сидели в раздевалке, стараясь не глядеть друг на друга. Они здесь были одни, без присмотра начальства, но где-то в коридоре то и дело слышались шаги Евдохи, так что нарушать запрет и что-то говорить никто не решался. Да и не хотелось никому ничего говорить.

Наконец девчонки стали по одной выскакивать в свою раздевалку, отгороженную фанерной перегородкой. Первой к ребятам подошли Азалия и Дорка. Азалия молча отдала ворох своего белья Гарику а Дорка, смущенно улыбаясь, бросила узелок своих шмоток на колени Капитану. И как бы между прочим, но чтобы всем хорошо было слышно сказала:

— Постираешь, как следует. Учти, приду — проверю...

И обе засмеявшись, упорхнули в палату сушить волосы. Остальные девчонки, так же стесняясь, так же жеманно хихикая бросали ребятам охапки своего грязного белья, кто кому, без разбору. Катька, словно издеваясь, вручила ворох своих давно ношеных прелестей именно Лелику. Тот посмотрел на нее с такой ненавистью, что Катька не стала ничего говорить, но гримасу состроила славную.

Один за другим ребята поплелись в баню мыться и стирать не только свои шмотки, но и девчачьи. Такого позора никто не помнил с первого дня своего пребывания в пансионате!

Без того скверное настроение ухудшила еще и Евдоха. Появившись в дверях и плотоядно оглядывая голые мальчишеские тела, она объявила:

— На все вам отводится полчаса! И помыться и постираться. Через тридцать минут отключают воду!

Вот и все. За полчаса перестирать кучу грязных тряпок для двух девчонок — задача просто нереальная. О своем уже и говорить не приходится. А когда ж мыться? Чуть не плача ребята заметались от крана с горячей водой к деревянным скамейкам. Старались все, понимая, что их ожидает, окажись они последними. Палкой по голым ягодицам — это было бы слишком...

Гарику повезло действительно больше всех. Белье Азы он и так стирал каждый день, так что теперь ему достались лишь две пары трусиков, да кружевные розовые носочки, которые его госпожа носила всего один день, так что их можно было просто прополоскать и все. Справившись, он решил помочь Веньке, тому вручили свое добро Анжела и Тия. Венька молча принял помощь товарища по несчастью, только благодарно закивал головой.

Успели почти все. Невероятными усилиями ребятам удалось вовремя переполоскать все выстиранное белье и развесить в сушилке. Евдокия Павловна лишь посмеивалась, видя как они торопливо шмыгали мимо нее, стараясь не оказаться последним.

— Когда все высохнет, отнесете девочкам и смотрите — ничего не перепутайте!

И все покорно шли на поклон к девочкам, неся им их чистое белье и пряча глаза от стыда. Шли молча, покорно, смирившись уже со своим положением и желая лишь чтобы о них забыли, дали бы отдохнуть. А девчонки, видя и отлично все это понимая, уже вошли во вкус, уже научились получать удовольствие от своего господствующего положения и стали увлеченно играть в такое положение. Им это нравилось.

Катька, стриженная под ежика, валяясь на кровати, принимая принесенный Лёликом ворох своих колготок, придирчиво оглядела их и, заметив дырочки скривила губки:

— Что это такое? — поинтересовалась она так, будто Лёлик сможет ей ответить, нарушив запрет на разговоры.

Но на ответ она и не рассчитывала. Вместо этого, под рукоплескание подруг швырнула парню эти самые колготы прямо в лицо со словами:

— Заштопаешь тогда и принесешь! Живо!

Лёлик пулей вылетел из девичьей палаты, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони чуть ли не до крови.

Но в Катьку словно в очередной раз вселился бес. Она не поленилась, вскочила с кровати и открыв дверь в коридор закричала:

— Эй, ну-ка, вернись!

Девчонки замерли от восторга и страха, наблюдая эту сцену. Кто-то хмыкнул:

— Ну ты, Катька, даешь...

Лёлик вернулся. На него было страшно смотреть, настолько потемнело лицо парня от невыносимого унижения. Молча стоял он перед Катей, которая снова развалилась на своей койке и, презрительно усмехаясь, продолжала откровенно издеваться:

— Что, не нравится? Гордость тут свою показываешь? Как носки мои стирать — так никакой гордости не было. А штопать не хочешь? Может, чем-то недоволен? Ну скажи, мы никому...

Лёлик молчал.

— То-то же... — самодовольно улыбнулась Катька. — Иди, штопай, и принесешь сам, не вздумай присылать своих шестерок...

После ухода Лёлика среди девчонок началось активное обсуждение происшедшего.

— Зря ты так, Катька... — неодобрительно замотала головой Тия. — Что ж, теперь будем над ними издеваться что ли? Им и так тяжело...

— Подумаешь, — пожала плечами Катя. — Еще неизвестно кто из них над нами издевался тогда, ночью... Тебе, Тийка, почти не досталось...

На глаза Катьки навернулись слезы, едва она вспомнила о клее, вылитом на ее волосы.

— Да ладно! Чего их жалеть-то! — вступилась за нее Дорка. — Небось они нас не жалели и презирали. По их мальчишеским понятиям девчонки — люди второго сорта. А как теперь им хвосты прижали — сразу в обиженку ударились... Подумаешь...

Все исподволь посматривали на Азалию, ожидая ее реакции, но она молчала, расчесывая свои роскошные волосы.

— Мы над ними и не издеваемся вовсе, — чувствуя ее молчаливую поддержку, продолжала Катька. — Это начальство их наказало, а не мы... А мы так... прикалываемся!

— Ничего себе приколы... — совсем тихо ответила Тия.

— А что, может кому-то не нравится? — наконец вступила в разговор Аза. — Пожалуйста, можете с завтрашнего дня сами убирать и палату, и коридор, и туалет мыть. Кстати, чья очередь-то дежурить, а?

Никто, даже принципиальная Тия не высказал желания самим заниматься уборкой.

— Так что радуйтесь, девки, своему везению. Что их, а не вас заставляют работать, а вы живете как королевы. И еще чем-то недовольны.

— А мы довольны! — тут же сподхалимничала Катька. — Если они будут нас слушаться и во всем уступать, то можно даже попросить Мадамку чтобы она их пожалела, а?

Азалия пожала плечами.

— Можно. Пусть разрешит им разговаривать. Просто теперь наша власть и мы не должны им спуску давать. А то опять начнут выпендриваться...

Вечером Мадам снова выясняла настроения в пансионате.

— Молчат... — пожала плечами Аза.

— Значит, продолжают бунтовать, — не то спрашивая, не то утверждая задумчиво проговорила директриса. — Молча, но бунтовать... Что ж, мне надоел этот гуманизм. Пора принимать жесткие меры. Не хочется, но — пора!

Утро выдалось чрезвычайно жарким и начальство объявило, что сегодня все идут купаться на реку. Было подчеркнуто — идут все. Значит и мальчики. Девчонки, разумеется, стали шумно собираться и резвиться. Мальчики недоумевали: что это — послабление режима или вообще амнистия? Недоумевали, впрочем, молча.

А на речном песчаном пляже Мадам неожиданно объявила, что купаться будут только девочки, а ребята обязаны стоять с большим парусиновым покрывалом, держа его в поднятых над головой руках, для того, чтобы создавать таким образом для девочек тень, в которой они бы могли укрыться от жары и не обгореть на солнце.

— Разумеется, мы заботимся и о мальчиках, — с язвительной улыбочкой уточнила Мадам, — чтобы они не обгорели, будут стоять по очереди и в одежде.

Ребята переглянулись в ужасе. Стоять в такую жару, в одежде, на солнцепеке, да еще держа на вытянутых руках покрывало лишь для того, чтобы девчонки могли нежиться в тенечке! Такого не мог себе представить ни один воспитанник пансионата даже в самом страшном сне. Это было что-то сверхъестественное. Нечто запредельно издевательское. Какой-то дикий садизм. Но Мадам уже разделась и, оставшись в купальнике, сама улеглась на горячий песок, а ребятам вручила злополучное покрывало.

Пока девочки купались, ребята развернули материю.

— Давайте-давайте, — строго приказала им Мадам, — встали вчетвером и взяли за уголки! И стоять полчаса, пока я вам не разрешу поменяться. Остальные могут отдыхать. Их очередь следующая.

В первый своеобразный караул встали Венька, Гарик, Крыс и Попугайчик. И потянулись долгие минуты. Оказалось, что стоять с поднятыми руками можно спокойно минут десять, от силы — пятнадцать. Потом начинается мучения и кажется, что время вообще останавливается. Руки начинают дрожать, по спине ручейками струится пот. В голове от жары и напряжения шумит. Затекает шея и немеет затылок. Никто на вытянутых руках так долго держать покрывало конечно не смог, очень быстро все опустили сомкнутые руки на голову и стояли так, закрыв глаза и считая про себя секунды. Но стоять так тоже было очень трудно. Начинала кружится голова, ребята переступали с ноги на ногу, покачивались. А секунды текли медленно и начинало казаться, что солнце печет даже сквозь закрытые веки. Не прошло и первых полчаса, как у Гарика дико заболела голова, заломило в висках и он почувствовал, что вот-вот грохнется в обморок.

Рубашка прилипла к спине, перед сомкнутыми веками плыли оранжевые и синие круги. Где-то в области затылка мерно бил колокол. Во рту пересохло и казалось, что губы трескаются и в этих трещинах уже сочится кровь.

Гарик был уверен, что простояли они несколько часов, когда, наконец, Мадам сама пошла купаться, а им велела передать смену другим ребятам. Гарик тут же пошатываясь отправился к ближайшим кустам и там рухнул на песок. Рядом с ним примостился Крыс.

— Не могу... — прошептал тот, отвернувшись так, чтобы никто не смог увидеть его губ.

Гарик только вздохнул. Минут десять он наслаждался неподвижностью, но как только тело немного отдохнуло, дала себя знать жара. Пот заливал глаза, даже здесь, в тени было нестерпимо душно. Каково же там, на солнцепеке ребятам? В их сторону Гарика ничто не могло заставить посмотреть. Он с ужасом думал о том, что его ожидает повторение пройденного кошмара.

— Сколько они будут купаться, как думаешь? — опять же шепотом спросил Крыс.

— Не знаю... — сквозь зубы процедил Гарик. — Думаю, часа два...

— Значит еще одна смена...

— Если не две...

А девочки тем временем не отягощая себя муками совести, вовсю отдыхали. В воду им было разрешено залезать без ограничения, учитывая действительно жаркую погоду, лишь загорать рекомендовалось осторожно. Они и предпочитали тень, расстелив под покрывалом свои простынки и нежась там. На стоящих в качестве живых статуях мальчиков они не обращали никакого внимания. Лишь Анжела, повернувшись на спину, закинув ногу на ногу спросила Азалию:

— А как назывались эти... ну которые держали там свод небес на себе... Ну, в мифологии древней, а? Помнишь?

— Атланты, — ответила Аза, чему-то усмехнувшись про себя. — А почему ты спросила?

— Да нет, так просто... — издевательски-небрежно обронила Анжела и блаженно закрыла глаза.

Во время второй смены стояния с покрывалом Веня Габов, внезапно закачавшись, повалился в обморок, потянув за собой весь матерчатый навес. Его тут же оттащили в тенек под кустами, накрыли голову мокрым полотенцем, и Мадам, заметно заволновавшись, заявила девочкам, что пора собираться на обед. Было велено искупаться по последнему разу и обсыхать. Ребятам разрешили умыться в речке.

На обед девчонки шли, весело щебеча, ребята — пошатываясь, низко опустив головы. Было видно, что они совсем измотаны.

Перед ужином Мадам объявила, что мальчики просят их простить, готовы впредь соблюдать установленный режим и никогда больше не будут ссориться с девочками. Разумеется, все остается по-прежнему. Ребята должны будут убираться за себя и за девочек, мыть полы в их палате и туалете, соблюдать чистоту в коридорах, также мыть за девочками посуду. Словом — полный и безусловный матриархат. Говорить им разрешено, разумеется, до первого грубого слова или ругательства.

В честь примирения на вечер была назначена дискотека.